В каком-то смысле мадам Элен с ее шляпкой набекрень, шумными запоями и лестницей меньше удручает меня, чем серая и работящая Мари-Луиза. В квартале Батиньоль мадам Элен пользовалась даже некоторой популярностью. Она держалась за свое пьянство, как тетушка — за дурной характер: каждая по-своему бросала вызов старости, нищете, несправедливости. Мадам Элен, случалось, пела, тетушка смеялась. Мари-Луиза — никогда.
* * *
Церковь возвела нищету в добродетель, рассуждаю я сама с собой. Но нищета Мари-Луизы — не добродетель, нет.
Я отказываюсь в это верить. Отнять у нее законное право на жизнь — разве в этом смысл заповеди? По-моему, думать так и внушать эту мысль другим — значит смеяться над духом веры в угоду букве.
И все же нищета — добродетель. Церковь проповедует ее в основном беднякам. Это отвратительно. И это справедливо. Лучше добровольно отказаться от того, что и так у вас уже отнято. Бедняк, который отказывается от богатства, отказывается от того, чего у него нет, чего его лишили несправедливо и противоправно, такой бедняк — святой. Церковь обращается к святым, которые еще не пробудились в нашей душе. Она права, и она отвратительна. И мы, которые пользуемся словами — нашим богатством, чтобы провозгласить, что слова — ничто, мы отвратительны, и мы правы.
Вот когда нам хотелось встряхнуть Мари-Луизу, крикнуть ей: «У вас есть права! С вами обошлись несправедливо, с вами и со многими другими!» — мы и были христианами. Но поскольку потом нам пришлось бы стать жестокими, отвратительными, сказать ей: «А теперь во имя Бога, о котором вы ничего не знаете, смиритесь с несправедливостью, которую мы вам открыли», — или другими словами: «Станьте святой или подыхайте», — и поскольку мы сами не вчера родились и не святые, мы не сказали ей ничего.
Церковь говорит это вместо нас, и как же умело она использует, Бог свидетель, этот отвратительный, этот бесчеловечный способ быть правым! И это как плевок в лицо Божие, плевок, за который у нас нет ни сил, ни права нести ответ, ибо мы не святые.
Мы не святые и считаем, что такое положение вещей, когда у человека остается один-единственный выход — стать святым, — невозможно, недопустимо. И поэтому мы расклеиваем плакаты, распространяем листовки и посещаем (иногда) митинги.
— Но как вся эта ваша деятельность сочетается с проповедью нищеты и отречения от благ мирских? — спрашивает наша приятельница Жанна, молоденькая, хорошенькая и к тому же как-то по-особому очаровательно «набожная», как говорили в старину.
