— Я покидаю вас, — говорит она с явным облегчением. — Я еще не поздоровалась с другими гостями.
С подозрением смотрю на сына и мужа. Они отводят глаза.
— Что вы тут наговорили этой бедняжке?
— О! Ничего… ровным счетом ничего… небольшая дискуссия…
— А если честно? Опять придется дарить букетик?
— Боюсь, что да, — говорит Даниэль.
Это в конце концов влетит нам в копеечку.
Тетушка вышла замуж в 1914 году. Полгода спустя ее горячо любимый муж пропал без вести.
— Такова была воля Господа нашего, — говорит она. — Не могу сказать, чтобы я была ему благодарна.
Замуж она больше не вышла, да у нее и в мыслях этого не было, так и жила в своей темной и неопрятной трехкомнатной квартире на первом этаже, где находили приют все ее родственники, попавшие в трудное положение, — она кормила их, поила, одевала и немилосердно тиранила, принимая все меры к тому, чтобы в минуту расставания их плечи не давил непосильный груз благодарности: этой цели успешно служили ядовитые замечания и язвительные намеки относительно их нравов и бескорыстия. Тем самым она отрекалась от возвышенной радости — протягивать руку помощи, и ее душу, замкнутую, ожесточенную и добрую, точила тайная язва. Она признавала только сдержанные отношения, насмешливые и безжалостные, подавляя в себе тоску по ласке, томившую ее еще со времен ее сиротского детства. Пока здоровье позволяло, она каждый год носила цветы на могилу двоюродных братьев, вырастивших ее «из милости».
— Это мой долг, но не могу сказать, чтобы я очень их оплакивала.
Она была необычайно пунктуальна по части дней рождения, подарков и всяких знаков внимания, которые тоже считала «долгом», и та медленная пытка, на которую ее обрекал паралич, не шла ни в какое сравнение с мукой от сознания, что «платить долги» не из чего и некому.
Она была крайне экономна, даже скаредна в отношении самой себя, но свою жалкую пенсию бывшей почтовой служащей и вдовы солдата раздавала с какой-то воинственной щедростью. Ей хотелось верить в корыстолюбие своих визитеров (возьмите эти деньги, заберите эту вазу, картину, безделушку, раз она вам понравилась, берите, берите, я так хочу!): любовь, доброта, жалость — она не могла вынести бремя этих чувств. И когда после упорного сопротивления, заметив у нее на глазах слезы отчаяния, мы принимали ее насильственный дар, она умела как-то по-особому благодарить, жалобно и одновременно насмешливо, словно давая понять, что и сама не совсем всерьез относится к комедии, которую заставляет нас разыгрывать.
