Друг из Бронкса выбрал одну. Еще до начала своей стремительной ошибки карьеры. Его выбором, сознательным, я надеюсь, стала скромная серая мышка, живущая в одном из подмосковных городков. В момент моего отъезда жителям этого городка еще не присваивали московские номера, а теперь аккредитовали странным словом «агломерация».
Я пропустила всю эту историю, мой лучший друг изменился на все градусы и стороны света. Мы валялись дома на диванах вечерами и пили чай – он рассказывал и рассказывал. Мои события по сравнению с его – что концерт симфонической музыки рядом с программой «Окна».
Друг из Бронкса присылал мне ее фотографии, но я даже не открывала их. Не могу сказать, что я ревновала, скорее так – если бы она мне не понравилась, то я бы не стала на это намекать, а высказала бы все напрямую, но все знают, как вредно ругаться на больших расстояниях.
– А как все началось? Ты же считал, что спать больше трех ночей можно только с Евой Герциговой? – спросила я его, доедая пятую по счету банку меда с курагой.
– Обещаешь, что не расскажешь маме, и она не вставит это в свой очередной роман?
– Даю честное пионерское.
– Еще Советским Союзом поклянись!
– Да легко!
– Да история банальна до отвращения. Еще года три назад мы с Ваней, я тебе тоже, кажется, про него писал, банально поспорили, у кого меньше прогулов выйдет. Он все подкатывал к Женьке, а она такая страшненькая была, неухоженная – прямо жуть. – Друг из Бронкса пожался в морозных судорогах собственных описаний. – Ну и я с понтом решил научить его, как делают профи. Ты же меня помнишь, каким я дураком был. Мне поначалу было так стыдно ее куда-то выводить, бррр… все это косые взгляды. Ну, дурак был, сказал уже.
– Кто сказал, что был?
Сашка кинул в меня пачкой с салфетками.
И начал снова поведывать мне свою историю.
В личном плане Друга из Бронкса погубила борзость и половой орган, который он клал на общественное мнение в начале своего романа. И когда лед не просто тронулся, а Женька в него влюбилась, Сашка решил, что становиться законченной сволочью в восемнадцать лет безбожно. И нужно аккуратно всплыть из этой ситуации. Всплыть пытается до сих пор – вдалеке уже показалось брюхо холостой жизни.
Его безумно тронуло (читайте, ему польстило), что стоило ему лишь кинуть взгляд в Женину сторону – как она уже сдалась. Поломалась для виду, покорчила целку – и легла смертью слабых. И не будь она столь серой и столь неприметной, Сашка бы обязательно ее сломал. Но именно эта ее боязливость и неумение идти наперекор зацепили его. Он увидел в ней нечто настоящее, не обезображенное мей-капом и далекое от глянца. Живое.
