Дождь лил, нанося сотни тысяч единовременных ударов, повторяя эту природную дробь.
Слезы смешивались с дождем. Что делаю я? Что я творю?
Ресницы пили грозу.
– Я хочу, чтобы ты подошел ближе.
– Зачем! Сама не можешь? Я свой выбор сделал, пустив тебя в машину. Теперь ты сделай свой.
Макс улыбался. Он чувствовал каждую мою мысль и знал наперед весь спектр чувств.
– Стесняюсь!
– Первая правда, которую ты мне сказала!
– Хватит на сегодня психоанализа, доктор Фрейд!
– Правда хочешь, чтобы я приблизился? Только смотри – я не остановлюсь!
– Значит, мы с тобой будем на одинаковых скоростях.
Он взял меня за руку и притянул к себе. Сильно и резко.
Поцелуй имел вкус дождя и спадающей ночной жары. Остывшего в морозильнике шампанского, белого вина восемьдесят какого-то года (и как оно не протухает?) и чего-то еще.
Наверное.
Мы касались двадцатью пальцами четырех рук наших тел.
Мы дотрагивались четырьмя губами четырех губ.
Мы тянули четырьмя руками четыре руки.
И сливались в чем-то одном. Чему не хотелось давать названия.
Переползали в дом. Медленно.
Обычно мужчина, дорываясь до тела (хотя что я знаю про мужчин), вонзаются в тебя яро и неистово, понимая, что все – дорвался. Тут было иначе. Он делал все так медленно и постепенно, не то чтобы сосредоточенно – скорее сконцентрированно.
В какой-то момент он резко остановился, сжав безумно сильно мои руки, так что едва ли я могла сделать хоть какое-то телодвижение.
– Открой глаза!
– Зачем?
– Не хочу потакать твоему детскому воображению. Ты вообще с кем занимаешься сексом, со мной?
Это был мой первый мужчина старше двадцати трех. Сказать правду – это был мой первый мужчина. До этого было так – шушера.
– Сколько тебе? – спросил он вдруг.
– Двадцать.
– Правда, что ли?
– Сажают до четырнадцати. Расслабься.
Макс прижал меня к стенке (или это был шкаф) и, хватая пальцами шею, буквально заставлял смотреть на него, когда хотелось отвернуться и уйти в себя, он заставлял смотреть, он заставлял реагировать на каждое прикосновение, он заставлял не стесняться мурашек, которые забежали по моим ногам от практически невесомого касания его мужского символа. И потом он снова отрывался и ждал реакции.
– Я сдаюсь!
Понятное дело, что сдалась я, а не он.
Отныне у нас был один общий вес на двоих.
На перепутье этажей мы забыли, что есть спальня, простыни и другая мишура. И тупо, обыкновенно и привычно для любого жителя Земли отдавались друг другу. У нас было сегодня. А завтра подождет.
