Судьба разбрасывает людей, как песчинки во время вихря. Она воздвигает между любящими каменные стены, разделяет их морями. Но не помешали завистливые боги Алфею соединиться с Аретузой. Юноша превратился в речной поток и пронёсся среди морской пучины от берегов Элиды к Сиракузам. Моя Формиона! Может быть, и нас соединит чудо?
Мысли мои были прерваны топотом и беготнёй корабельщиков. Я не сразу понял причину переполоха. Лишь оглянувшись, увидел примерно в миле от нас флотилию кораблей. Они шли двумя ровными рядами. Миопароны! Мне ли их не узнать?!
Потом, в Сиракузах, грек-кормчий хвастался, что только благодаря ему мы избежали гибели. Но я думаю, что заслуги кормчего невелики. Пиратам просто было не до нас. Они преследовали группу кораблей. Мне удалось их сосчитать: семь трирем и одна квадрирема. По оснастке нетрудно понять, что это военные корабли. Мой Геркулес! До чего мы докатились! Боевые суда бегут от миопарон, как кабаны от гончих. На какую помощь рассчитывать купцам? Им остаётся только платить пиратам дань!
Тут я вспомнил о Цезаре. Будь он на месте римского наварха, дела бы пошли по-другому. С верхней палубы квадриремы можно закидать пиратов копьями и стрелами, а им не забросить свои абордажные мостки на такую высоту. Другим же судам надо пристроиться к квадриреме клином. Тогда не страшна и сотня миопарон. Но квадрирема уходит. Её не догнать. Триремы отстают. Вот они повернули к берегу. Они хотят выброситься на камни. Почему они бегут? Почему не дают боя? О чём думают навархи?
Я засыпал этими вопросами кормчего. Он стоял на ящике с канатами. Оттуда было лучше видно побережье, уходящее к югу, где виднелся лиловеющий мыс Гелор.
— А как им сражаться? — отвечал кормчий, не поворачивая головы. — Веррес распустил половину команды.
Где я слышал это имя? Постой! Да это имя претора, подписавшего купчую: Гай Веррес.
— Кто это Веррес? — спросил я, сделав вид, что не слышал о Верресе.
Кормчий бросил на меня удивлённый взгляд.
— Ты не знаешь охранителя и защитника нашей провинции, грозы пиратов, покровителя торговли?
В тоне, каким были произнесены эти слова, чувствовалась ирония. Трудно было понять, к кому она относится: ко мне или к Верресу. Я растолковал греку, что живу в маленьком городке, где не всегда известно о сенатских назначениях.
До утра мы прятались в бухточке. За мысом поднимался чёрный столб дыма. Море полыхало, освещённое багровым пламенем. Пираты торжествовали победу. Флот провинции был сожжён. Лувения это, кажется, радовало. Во всяком случае, я никогда ещё не видел его таким весёлым.
