Княжий дружинник, оставив вокруг заимки в ельнике засаду, подъехал верхом на коне к пчельнику.
— Убери коня, родимый, ‑ предостерег Мамона бортник, выходя навстречу.
— Это пошто? ‑ хмуро вопросил пятидесятник.
— Пчела теперь на конский запах сердита. Жалить зачнет.
— Полно чудить, старик, ‑ отмахнулся Мамон. Однако не успел он это вымолвить, как над ним повис целый пчелиный рой. Пятидесятник замахал руками, надвинул шапку‑мисюрку на глаза и повернул назад. Но было поздно. Пчелы накинулись на коня и грузного всадника.
— Прыгай наземь, а то насмерть зажалят, ‑ воскликнул Матвей, запрятав лукавую усмешку в густую серебристую бороду.
Мамон проворно спрыгнул с коня и, вобрав голову в стоячий воротник кафтана, бросился наутек от пчельника.
"Вот так‑то, родимый. Теперь долго будешь мою заимку помнить!" насмешливо подумал старик.
Мамон, распухший и гневный, ввалился в избу. Грохнул по столу пудовым кулачищем и накинулся на бортника:
— У‑у, чертов старик! Мотри ‑ всего покусали. Мне княжье дело справлять надлежит, а кой я теперь воин.
— Не виновен, родимый. Я заранее упреждал, ‑ развел руками Матвей.
— Не гневись, батюшка Мамон Ерофеич. Я тебе примочки сготовлю, к утру все спадет, ‑ засуетилась вокруг пятидесятника Матрена.
Мамон затопал сапожищами по избе, заглянул за печь, на полати и, недовольно пыхтя, опустился на лавку.
— Девку где прячешь, старик?
— Отпросилась в храм помолиться, родимый. В село сошла.
— Когда назад возвернется?
— Про то один бог ведает. Наскучилась тут в глухомани по людям да и покойных родителей помянуть у батюшки Лаврентия надо. Должно, после святой троицы заявится, ‑ неопределенно вымолвил бортник.
Пятидесятник сердито хмыкнул в цыганскую бороду и попросил квасу. Матрена зачерпнула ковш в кадке, подала с низким поклоном. Мамон, запрокинув косматую голову, жадно, булькая, пил, обливая квасом широченную грудь. Осушил до дна, крякнул и швырнул ковш на стол. Вышел на крыльцо, кликнул десятника, приказал:
— В засаде сидеть тихо. Чую, мужички где‑то рядом бродят. Коли что заметите ‑ немедля мне знак дайте. А я покуда прилягу.
К вечеру Матвей запалил возле бани костер. Накидал сверху еловых лап, а под них дубовый кряж положил. Высоко над бором взметнулись клубы синего дыма.
Прибежал десятник, строго спросил бортника:
— Пошто огонь развел на ночь глядя?
— Свое дело справляю, родимый. Из кряжа дупло выжечь надо. Пущай малость обгорит. Мне князь, почитай, вдвое оброк прибавил, а дуплянок нет.
