— Как жизнь на селе, Гаврила?
— Люди мрут, нам дорогу трут. Передний заднему ‑ мост на погост. Сам‑то зачем наведался?
— В лесу живу, запасы кончились. Сольцы мыслю прикупить в лавке.
— Обратно когда соберешься?
— У знакомого мужика ночь скоротаю, а на утре в свою келью подамся. Поди, пропустишь?
— Ты вот что, Матвей… ‑ дозорный замялся, крякнул. ‑ Чевой‑то кости зудят. Вчерась с неводом бродил. На княжий стол рыбу ловил, зазяб. Может, на обратном пути чарочкой сподобишь? Мне тут до утра стоять. Я тебе и скляницу дам.
— Привык прохожих обирать. Ну, да бог с тобой, давай свою скляницу.
Гаврила моложе бортника лет на двадцать. Служил когда‑то в княжьей дружине, ливонцев воевал. Возвратившись из ратного похода, пристрастился к зеленому змию и угодил под княжий гнев. Андрей Телятевский прогнал Гаврилу из дружины, отослав его в вотчину к своему управителю. С тех пор Гаврила сторожил княжьи терема и стоял на Москве‑реке в дозоре.
"Шибко винцо любит. Федьке замолвить о сем бражном мужике надо. Неровен час ‑ и это в деле сгодится", ‑ подумал бортник, поднимаясь по узкой тропинке к селу.
Мимо черных приземистых бань прошел к ветхой, покосившейся, вросшей по самые окна в землю, избенке.
"Ай, как худо живет мужик", ‑ покачал головой Матвей и открыл в избу дверь.
Обдало кислой вонью. В избенке полумрак. Горит лучина в светце. В правом красном углу ‑ образ богородицы, перед иконой чадит лампадка. По закопченным стенам ползают большие черные тараканы. Возле печи ‑ кадка с квасом. На широких лавках вдоль стен ‑ тряпье, рваная овчина. В избушке два оконца. Одно затянуто бычьим пузырем, другое заткнуто пучком прошлогодней заплесневелой соломы.
С полатей свесили нечесаные косматые головенки трое чумазых ребятишек. Четвертый ползал возле печи. Самый меньшой уткнулся в голую грудь матери, вытаращив глазенки на вошедшего.
Матвей приставил свой посох к печи, перекрестился на божницу.
— Здорова будь, бабонька. Дома ли хозяин твой?
— Здравствуй, батюшка. Припозднился чевой‑то Афонюшка мой на княжьей ниве.
Баба оторвала от груди младенца, уложила его в зыбку, затем смахнула с лавки тряпье.
— Присядь, батюшка. Сичас, поди, заявится государь мой.
Догорал огонек в светце. Хозяйка достала новую лучину, запалила.
— Мамка‑а, и‑ись, ‑ пропищал ползавший возле печи мальчонка лет четырех, ухватив мать за подол домотканого сарафана.
Мать шлепнула мальчонку по заду и уселась за прялку, которая в каждой избе ‑ подспорье. Сбывала пряжу оборотистому, тароватому мужику ‑ мельнику Евстигнею, который бойко торговал на Москве всякой всячиной. Обычно менял мельник у мужиков за малую меру ржи лапти, овчины, деготь, хомуты, пряжу… Тем, хотя и впроголодь, кормились.
