— Так‑то оно так, Федор. Другого боюсь. Был тут у меня на днях княжий человек. Лицом черен, а душа, чую, и того хуже. Все о Василисе да о беглых мужиках пытал. Мнится мне ‑ вернется сюда Мамон.
— О мужиках, сказываешь, выспрашивал? ‑ встрепенулся Федька.
— О мужиках, родимый. В вотчине сев зачался, а ниву поднимать некому. Бежит пахарь с княжьей земли. Много ли у тебя нашего брата собралось?
— Почитай, более трех десятков будет.
— С каких сел да погостов мужики?
— Отовсюду есть. А более всего из дворянских поместий в лесах укрываются. Много теперь их бродит. Одни на Дон пробиваются, другие добрых бояр ищут. А мы вот подле своих родных сел крутимся. Живем артелью, избу в лесу срубили.
— Кормитесь чем?
— Живем ‑ не мотаем, а пустых щей не хлебаем: хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем, ‑ отшутился Федька, а затем уже серьезно добавил: Худо кормимся, отец. По‑разному еду добываем. Лед сошел ‑ рыбу в бочагах да озерцах ловили. На днях сохатого забили. Да кой прок. Един день мясо жуем, а на другой ‑ сызнова в брюхе яма.
— Отчего так?
— Теплынь в лесу. Мясо гниет. С тухлой снеди в живот черт вселяется. Мрут мужики с экого харча.
Матвей снял роевню с колен, покачал головой.
— Ну и дурни. Токмо зря зверя бьете.
— Так ведь брюхо не лукошко: под лавку не сунешь.
Берсень поднял на старика голову, а бортник тронул его за плечо, хитровато засмеялся и предложил:
— Хочешь, паря, иного мяса спробовать? Более года уже храню, а все свежец.
— Поди, врешь, старик, ‑ недоверчиво протянул Федька.
— Ступай за мной, своими очами увидишь.
За двором, в саженях пяти от бани, стоит вековое могучее дерево с пышнозеленой развесистой кроной.
— Зришь ли дупло?
Берсень обошел кругом дерева, обшарил глазами весь ствол, но дупла не приметил.
— А вот оно где, родимый, ‑ бортник пал на колени, раздвинул бурьян и вытащил тугой пучок высохших ветвей из обозначившегося отверстия.
— Ну и што? ‑ пожав плечами, усмехнулся Федька.
— Суй в дупло руку, ‑ повелел бортник.
Берсень присел на колени, запустил в дыру руку и извлек липкий золотистый ком фунта на три.
— Никак мед залежалый, ‑ определил Федька.
— Поверху мед, а внутри лосятина, ‑ смеясь, вымолвил бортник и отобрал у Федьки золотистый ком.
Старик вытянул из‑за голенища сапога нож, соскреб с куска загустевший, словно воск, слой меда и снова протянул Федьке.
Берсень поднес лосятину к носу, нюхнул.
— Никакого смраду, един дух медвяной.
— То‑то же. У меня тут в дупле пуда три хранится.
