На конце загона Исай выдернул соху из земли и повернул Гнедка на второй заезд. Когда снова вышел на край поля, остановился, распряг лошадь и уселся на межу. Страдник размотал онучи, скинул лапти, поднялся, истово перекрестился и вступил босыми ногами на свежевспаханные борозды.
Так и шел босиком вдоль загона ‑ раз, другой, третий, ссутулясь, погружая крупные ступни ног в подминавшуюся, мягкую темно‑сероватую землю.
Наконец сошел с борозды, опять уселся на межу и вытянул ноги, откинувшись всем телом на длинные жилистые руки. Слегка дрогнула улыбка в дремучей бороде.
"Ну, вот, теперь пора. Не зябнут ноги. Завтра поутру пахать начну", решил Исай.
От села к болотниковскому загону подъехали верхом на конях два человека. Один низенький, тщедушный, с реденькой козлиной бородкой, в меховой шапке, желтом суконном кафтане и кожаных сапогах. Другой здоровенный детина, с мрачновато угрюмым, рябоватым лицом и недобрыми, с мелким прищуром глазами. Детине лет под тридцать. Он в войлочном колпаке с разрезом, пестрядинном крестьянском зипуне[12] и зеленых ичигах[13].
— Ты чегой‑то, Исаюшка, без лаптей расселся? ‑ хихикнул низкорослый приезжий, не слезая с коня.
Исай Болотников поднялся с земли, одернул рубаху и молча поклонился княжьему приказчику.
— На селе тебя искали. А он уж тут полюет, ‑ продолжал ездок. Голосок у него тонкий, елейно‑ласковый.
— Зачем спонадобился, Калистрат Егорыч?
— Поди, знаешь зачем, Исаюшка. Не впервой. Солнышко ишь как парит. Приказчик снял меховую шапку, блеснул острой лысиной с двумя пучками рыжеватых волос над маленькими оттопыренными ушами. ‑ Сеять‑то когда укажешь? Вон ты, вижу, уже и пробуешь.
— Воля твоя, батюшка. Наше дело мужичье, ‑ уклончиво и неохотно отвечал Исай.
— Ну, ладно‑ладно, сердешный. Чего уж там, не таись. Заждались мужики.
Исай не спешил с ответом. Намотал на ноги онучи, обулся в лапти. Приказчик терпеливо ждал. Иначе нельзя: Исай на всю вотчину первый пахарь. По его слову вот уже добрый десяток лет начинали и сев, и пору сенокосную, и жатву хлебов.
Болотников подошел к лошади, положил ей седелку на спину, перетянул чересседельник и только тогда повернулся к приказчику:
— Надо думать завтра в самую пору, батюшка. Готова землица.
— Вот и добро, Исаюшка, ‑ оживился приказчик. ‑ Значит, завтра собирайся княжье поле пахать.
— Повременить бы малость, Калистрат Егорыч. Наши загоны махонькие ‑ в три дня управимся. А потом и за княжью землю примемся. Эдак сподручней будет.
