Он закрыл за собой дверь, думая о том, что ему надо поговорить с ней об этом, – о том, как уходить и оставлять дом открытым настежь, – этому нет никаких оправданий, даже если она совсем потеряла рассудок, думая о судьбе слонов или об операции на молочной железе, которую недавно перенесла ее сестра. На кухне, помучившись с открытием крышки баночки с прописанным ему лекарством, сконструированной таким образом, чтобы ее не смогли открыть дети, Эдисон извлек пилюлю и запил ее стаканом клюквенного сока. Он только потянул на себя дверь холодильника, чтобы достать горох, когда донесшийся сверху звук заставил его затаить дыхание. Это был тихий звук, издаваемый деревянными поверхностями, трущимися друг о друга, какой издает открывающийся ящик комода из старого, слегка рассохшегося дуба. Он не дышал до тех пор, пока не услышал легкий скрип – ящик задвинули обратно, и ответное эхо – выдвинули следующий.
Эдисон хранил дома три пистолета, три одинаковых «Smith amp; Wesson», – три 9-миллиметровых стальных орудия, два из которых никогда не стреляли. Он отправился за тем, что валялся в одном из отсеков кладовой, за грудой старых телефонных книг. Подержал его в руке какое-то время, прислушиваясь, затем убедился в том, что тот заряжен, снял пистолет с предохранителя и отправился вверх по лестнице. Стояла тишина. На стенах над ним пересекались тени, воздух был густ и наполнен медленно оседающей пылью, на оконном стекле виднелись следы от мух. Он был в своем доме, среди знакомых вещей, но все казалось ему странно искаженным и незнакомым, так как никогда прежде он не поднимался по лестнице своего дома с пистолетом в руке, – и все же он не ощущал нервозности или напряжения. Он представил себя охотником в лесу, в котором кондиционируется воздух.
Вот он прокрался в спальню – в хозяйскую спальню, в то место, где Эдисон в одиночестве спал на большой старинной кровати последние три недели, – там, спиною к двери, стоял человек, по движению его плеч было заметно, что он что-то перебирает. В голове Эдисона застучала фраза: «Копается в комоде». А затем еще одна – та, что он тысячу раз слышал по телевидению и сам использовал ее в таком количестве эпизодов «Дикой улицы», что и не сосчитать: «Стой». И теперь он произнес это слово голосом, напоминающим лай, и он не мог не добавить к нему эпитета, для вящего эффекта.
– Стой, ублюдок, – произнес он. – Стой, ублюдок!
И тогда Лайл, одетый все в тот же светлый европейского покроя костюм, что и вечером накануне, повернулся, опустив руки.
