Она выхватила из кобуры под курткой свой «канг» и огляделась. Стены забрызганы красным, пол завален телами, осколками керамики, пластика и стекла, залит кровью. Не шевелится никто. И это хорошо.
Очень хорошо.
Тикки прошла в спальню хозяина. Окно над постелью было метра три в ширину, по всей видимости, из противоударного пластика. Тикки спрятала «канг» в кобуру и отцепила от пояса небольшой пакетик с двухметровым мотком клейкой ленты. Тикки прилепила ее поперек окна и, прикрывая ладонью глаза, подожгла обычной зажигалкой. Когда лента загорелась, Тикки повернулась спиной к окну. Послышалось шипение — так шипят высоковольтные провода, — а потом что-то ярко вспыхнуло. Тут же загудела сирена охранной сигнализации — наверное, система подключена и к окнам.
Тикки посмотрела на окно — нижняя половина стекла покрылась трещинами. Тикки взяла стул и с силой швырнула — стекло, ослабленное взрывом, рассыпалось на кусочки и вылетело наружу вместе со стулом.
Теперь начинался самый захватывающий этап операции. Она встала на кровать, высунула ноги наружу и уселась на оконный переплет. Потом присоединила стальной крюк к закрепленному на ее груди альпинистскому воротку, пропустила трос через оконный переплет и скользнула вниз. Переплет залит железобетоном, должен выдержать.
Трос затормозил падение десятью или одиннадцатью этажами ниже, и ремни обвязки врезались в тело. Если эдак прыгать постоянно, можно и покале-. читься. Но вороток свое дело сделал. Она освободилась от ремня и обвязки, достала из кобуры «канг» и кинулась в тень. Она все еще слышала, как наверху надрывается сигнализация, но и только — не было ни сирен, ни машин Службы безопасности, ни копов.
Пока не было.
Тикки пересекла газончик, тротуар и подошла к «ниссану», который заранее припарковала здесь сегодня днем, отперла дверцу и села за руль. Мотор завелся сразу же.
Ужас, грохот и боль охватывали все его существо. Ему казалось, будто его вырвали из собственного тела, лишили плоти и бросили в тоннель со скоростью, которую невозможно воспринять. Все, что он когда-либо знал, все, чем он когда-либо был, все, чем он мог стать, искромсано в клочья в мгновение ока.
Океан опаляющей белизны поглотил его, сжигая, сдирая с него кожу, уничтожая совершенно. Боль была невыносимой, бесконечной. Вопли сотни, миллионов душ, корчащихся в таких же, как он, муках, эхом отдавались в его теле. Каждый нерв, каждая частичка его сознания сотрясались, как от электрического тока, изгибались, плясали, дергались и тряслись от боли.
