Перовская. Не верю…
Плеханов. Жизнь заставит поверить! (Быстро уходит.)
Желябов (подбегает к Перовской). Соня, я объясню. Теперь нужно не о крестьянстве думать, не о рабочих, не о либералах в отдельности – думать надо о политическом и нравственном возрождении всего русского общества. Пусть все недовольные, все, а не только крестьяне, станут под наше знамя. Вырвем для России изначальные свободы, и нам легче будет устраивать в ней социализм. Ради этого и следует разом, махом единым взорвать косную кровавую силу, узурпировавшую власть. Соня, дорогая, нельзя больше сидеть в деревне!
Перовская. Надо работать в народе, а не клясться им.
Желябов. С твоим умом, с твоей энергией, с твоим влиянием на всех зарываться в беспросветности малых дел!..
Перовская. Когда каждый день что-нибудь делаешь для людей, вот тутошних, рядышком, дело не кажется малым.
Желябов. Но ты можешь сделать куда больше!
Перовская. Может быть… Но для этого выдумывать направлений не надо, течений этих ваших не надо, надо быть вместе и работать каждому там, где он считает для себя полезным всем.
Желябов. Но это же застой, рутина, революционная рутина!
Перовская (жестко). Нет, Андрей, так совесть велит?..
Желябов (в сердцах). Ну, с этой бабой ничего не сделаешь!
Перовская уходит. Ей навстречу бежит Михайлов.
Михайлов. Андрей, там такое несут, а тебя нет, твое легкомыслие меня поражает!
Желябов. Перовская стоит десятка. Иду.
Идут. Навстречу выбегает Морозов и перехватывает Михайлова.
Морозов (Михайлову, в восторге). Как наши женщины хороши, а, Саша?! Я всегда, всегда из тысячи узнаю нашу на улице. В любом наряде! Какой быстрый, какой уверенный шаг, осанка какая, какой умный взгляд, и так хороша, так хороша! Наши женщины – это что-то особое!
Михайлов. Ты поэт…
Морозов. И что же? Ведь любовь – это такой двигатель! И как ты можешь без любви?!
Михайлов. Моя любовь – вы все, дело.
Морозов. А как же…
Михайлов (останавливая его). Не называй ее… не следует. Она товарищ и жена товарища. И вообще прав Прудон: любовь – это нарушение общественной справедливости!
Морозов. Прудон не любил, наверно! А я не могу. Нет, не могу! Посмотри же, ну, посмотри же, как они хороши!
Из глубины сцены идет взбешенный Плеханов, за ним – все ос т а л ь н ы е, они возбуждены, спор на пределе.
Фроленко. Георгий, пойми, временно, временно… мы не террористы, мы не бросим агитации, но мы должны ответить на террор правительства.
Фигнер. Разве нельзя примирить обе позиции… Перед лицом общего врага станем душить друг друга доводами, а потом и руками?
