Глава четвертая
Русские ратники находились в противоположной от них стороне, подле высокого толстого тополя, одиноко выступившего вперед из сплошного зеленого ряда деревьев и кустов. Тополь был в поре своего цветения. Над всей поляной висел белый пух. Ветерок подхватывал его и кружил, и от этого он удивительно напоминал легкий пушистый снежок, который плавно опускался и устилал траву.
Русские не догадывались о близости татар. Десять воинов, одетые в боевые доспехи и вооруженные, все в шлемах, кроме одного, бородатого и тучного мужчины, на голове которого красовалась отороченная куницей шапка с зеленым матерчатым верхом.
Какой-то человек без чувств лежал в траве под тополем. Трое стояли возле него, четвертый сидел на толстом суку и спускал веревочную петлю, пятый подтягивал подпругу у одной из лошадей. Остальные пятеро в подготовке к расправе не участвовали, а, сидя верхом на своих лошадях, беседовали друг с другом. Хотя они и держались в стороне, было ясно, что это господа, а бородач в куньей шапке у них за главного.
Сотник поднял руку - то был сигнал, призывающий всех нукеров к вниманию. Затем взмах - и конные татары по одному устремились на поляну. Без крика, с пиками наперевес, порознь, они понеслись на русских. Те не сразу заметили врагов и поэтому не смогли приготовиться к схватке. Нукеры окружили их широким полукольцом. Десять татар натянули луки, готовые пустить в каждого русского по стреле. И лишь тогда Бабиджа и Хасан выехали из леса и не спеша приблизились к ним.
- Ай-яй-яй! - говорил посол, подъезжая. - Зачем тайком? Зачем никто знать не должен?
Бабиджа обратил свой взор на толстого в куньей шапке, ожидая от него ответа. Тот заговорил густым спокойным голосом:
- Да вот поймал, окаянного. Слугу своего беглого.
- Так, так, - говорил, кивая головой, Бабиджа. - Сделал что?
- Душегуб, каких мало. Многих положил людей. Князь сыскивать велел.
- Зачем князю не везешь? Зачем сам кончаешь?
- Да вот... посуди сам... Да убери, слышь... стрелы-то. Ну-кась шальная кака слетит, бес её возьми совсем!
- Кто таков? - спросил Бабиджа человека в шапке.
- Вельяминов я! Московский тысяцкий! - представился гордый бородач, подбоченясь и высоко подняв голову; при этом брови его изогнулись, широкая грудь выгнулась вперед, а лицо приняло надменное выражение - московский боярин, да и только!
В Москве у молодого князя Ивана Красного было два тысяцких: Алексей Петрович Хвост и Василий Васильевич Вельяминов, по прозвищу Ворон, - оба знатные и именитые бояре, первые среди московских бояр.
