ГМ давно уже не слушал. Он чувствовал, просиди он здесь еще несколько минут, и его увезут на «скорой». В области груди ломило, то ли сердце, то ли печень отдавала. Он чувствовал жар, голова кружилась. Вспомнил, что готов был сегодня утром за одно приветливое слово Дуни отдать библиотеку. Сейчас бы он отдал ее не просто по необходимости, со страстью. Калещук пугал его. Он боялся разрыдаться.
– Виталий Николаевич, – сказал наконец ГМ тихим, хриплым голосом, – я старый человек. Я могу умереть. У меня печень болит. Извините, я пойду.
* * *
Около часа уже сидел профессор под деревьями какого-то сквера в состоянии, которое трудно назвать задумчивостью. Впрочем, как раз вокруг слова «трудный» и шла сейчас неторопливая работа его мысли.
– И с головой от хмеля трудной, – в который уже раз повторял он блоковскую строчку. – И с головой от хмеля трудной… И с головой от хмеля трудной пройти сторонкой в Божий храм». Какой эпитет придумал, стервец! Одного гения тут мало. Для этого необходим личный опыт. Опыт души и тела! И он у него был. А это страдание мы должны ценить в гении больше самого его гения. Так-то! Предлагаю записать и запомнить».
Профессор мрачно оглядел аудиторию и понял, что просьба его, скорее всего, не будет выполнена по причине полного отсутствия слушателей.
– Ну и хрен с вами, окончательно и бесповоротно!» – сказал ГМ и принялся за паутину, которая, когда он пробирался сквозь кусты и деревья, покрыла его всего – от волос до ботинок, пока не обнаружил он себя сидящим на перевернутой урне.
– Чремуховая… Минуту, – не удовлетворенный первоначальной дикцией, он отчетливо произнес: – Черемуховая… горностаевая… моль! Так лучше. Не правда ли? Будем знакомы! Много наслышаны. Дурного. С лица сначала, с лица… И с волос… Живая она, что ли? Ползет и ползет! Нет, ну это надо же!» – ГМ рассмеялся и вспомнил некстати, что смех его не нравится жене, которая называет его инквизиторским. Как и его темперамент. Она говорила, что это не темперамент, а элементарная невоспитанность. Сейчас бы жена непременно спросила еще: отчего это он на ровном месте рассмеялся? Это ее тоже раздражало. «Могу объяснить!» – сказал он так тихо и твердо, как будто Евдокия Анисимовна стояла рядом и без ответа отказывалась уходить.
Рассмеялся же ГМ пышному имени вредоносного и ничтожного существа. Сказать «моль» – и нет истории, ничего нет. А черемуховая, горностаевая – тут уж будьте любезны уважать личность, имеющую заслуги перед родиной. Яркость и разносторонность ее дарований не оставляли сомнений в том, что она отправила на тот свет не один десяток влюбленных в нее студентов и офицеров. А биологи? Престижно ли заниматься всю жизнь проблемой моли? А так: «Способы совокупления, пути миграции и предметы пищевого предпочтения черемуховой, горностаевой моли». Значительно ведь лучше!
