– Всё в свою пору, моя радость, – с глубокомысленной вальяжностью отзываюсь я, словно и в самом деле вхож на равных в самые высокие гостиные.
Хотя на самом деле мне пришлось напроситься к Райскому. Новый год, желание моей радости – встретить его со мной, ну не в «Ист буфете» же его встречать! Ее нужно вывести в свет, продемонстрировать ей, что я не хухры-мухры, пусть у меня корыто вместо нормальной тачки, но круг моего общения – ого! «Да нет, что ты, приходи», – согласился Райский, когда я в очередной свой звонок прижал его так – или отказать мне, или все же позвать.
Ощущения, что через несколько часов наступит Новый год, – никакого. Осенняя тьма вокруг, голый и мокрый асфальт под ногами, мозглый воздух приникает к лицу сырым полотенцем, кажется, природа хочет что-то сказать этим обманом, силится донести до человека некое важное сообщение, но что она хочет сказать, что сообщить? – язык ее непонятен, а наш человеческий слух беспомощен.
– Слушай, просто не верится, неужели мы едем к Райскому? – вопрошает Евдокия, когда мотор уже прогрет, мы пристегнуты и я трогаю свое корыто с места.
Возбуждение, владеющее ею, так велико, что мне становится не по себе: я вдруг едва не воочию вижу ту жуткую пропасть, что разделяет нас с Райским. Он успешен, знаменит, богат. Его загородный дом, куда мы едем, стоит несколько миллионов долларов. Не понимаю, и убей меня Бог – не могу понять: откуда у Райского такие деньги. Ну хорошо, он не стихотворец, как аз грешный, четыре октавы его востребованы, хотя он мой ровесник, но тем не менее: несколько миллионов долларов! Если с Савёлом все ясно – он просто жлобствует, гребя к себе свое и чужое, то о Райском того не скажешь – сибарит сибаритом и респект к своему сибаритству родился раньше его самого. И если у Савёла в доме студия, то у Райского, кроме того что студия, еще и зал. Конечно, не Олимпийский дворец спорта, но настоящий зал: со сценой, с креслами, с осветительной и звуковой аппаратурой – можно устраивать полнокровные концерты. Райский тщеславен, и безмерно, может быть, вперед него родилось не его сибаритство, а его тщеславие.
– Да ладно, что ты. К Райскому и Райскому, – бормочу я в ответ на вопрошание Евдокии. – Человек как человек.
– А почему он на твои тексты ничего не писал? – задает мне новый вопрос моя радость. – Столько лет дружите.
О, вот это болезненно по-настоящему. Это как серпом по тому самому месту из поговорки. Едва ли только она это понимает. Но мой удел – не подать и виду.
