Алексей Васильевич молча взял из-за уха карандаш, словно намереваясь что-то срочно записать, но ничего не записал, а подержал карандаш перед собой и заложил его обратно за ухо.
– Я тебе, Лёнчик, о чем? Не хочу я больше начальником. И тебе не советую туда лезть. Вот мы с тобой тут проводим время… я же тебя вижу. Выбрать бы тебе профессию, чтобы вообще не под начальством быть. Совсем, конечно, без начальства над головой не обойтись, но так – чтобы оно где-то далеко… Вот столяром, как я, вроде того. И профессия всегда нужна, без куска хлеба не останешься, и служи стране сколько влезет, а начальство оно где? – где-то там, нет мне до него никакого дела.
– А Гаракулов, значит, пусть мной руководит? – уязвленно вопросил Лёнчик.
– Гаракулов – он да. Пахан, сразу видно, – как подтвердил его слова Алексей Васильевич.
У Лёнчика от того оборота, какой принял разговор, заныло под ложечкой.
– А зачем ей нужен был председатель отряда, который сам себя в председатели выдвинул? – спросил он то, что давно его мучило.
– Пионервожатой-то вашей? – уточнил Алексей Васильевич.
– Ну ей, да.
– А очень просто. Желания своего в начальство вылезти не стесняется – значит, готов на все. На что угодно, что потребуется. А ей именно такой и нужен.
– Зачем ей такой? – Лёнчик предпочел бы не задавать этого вопроса – он казался стыдным, ревнивым, – но ему хотелось донырнуть до самого дна.
– Зачем. Затем, – ответил Алексей Васильевич. – Чтоб у нее никакой головной боли не было. Поживешь – поймешь.
Так на этих его словах тот разговор, как неожиданно начался, так и закончился, и больше они к нему не возвращались. Алексей Васильевич расспрашивал Лёнчика о школе, о семье, рассказывал, похрюкивая временами (хрюк его, знал теперь Лёнчик, означает, что он сдерживает смех), как в молодости ездил в Германию, учился там у немецких инженеров, как еще до этого, совсем молодым специалистом, получив под расписку револьвер с десятком патронов, ездил по деревням, проводил сходы, организовывая колхозы, – много о чем они говорили, но Лёнчик, как ему ни хотелось, сам возобновить тот их разговор не решался, а Алексей Васильевич его больше не заводил.
К дню закрытия смены у Лёнчика был готов полностью, до последнего лонжерона, самолично выструганный и выклеенный им планер, Алексей Васильевич только помог обтянуть крылья специальной, тонкой, как папиросная, крепкой вощеной бумагой. Кроме Лёнчика довели до завершения свои модели лишь еще двое старших ребят из первого отряда, они трое и демонстрировали на запланированном смотре успехи лагерной авиамоделистики. Получается, сказал Алексей Васильевич по окончании смотра, в той записке, где просил отпускать Лёнчика к нему и с утра тоже, он написал истинную правду.
