– Экзамены отменяются! – радостно заорал Саса-Маса. И мигом перегнал Лёнчика – такое вдохновение овладело им. – Отменяются! Отменяются!
Лёнчик не подхватил его крика. Крик, что рвался из него, был совсем иным, не имевшим к экзаменам никакого отношения. Вернее, то было не крик. Счастливый ураганный ветер бушевал в нем. Он был сродни мажорному напеву из фильма «Дети капитана Гранта»: «Веселый ветер, веселый ветер! Моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал!..» Наступало новое, восхитительное время, и им предстояло жить в этом времени!
Восторг, раздиравший Лёнчика, заставил его вложить в последний рывок перед своим этажом все силы, он наддал – и поставил ногу на верхнюю ступеньку за мгновение до того, как ее коснулась нога Сасы-Масы. И вот тут он уже разразился ликующим криком:
– Моя победа! Моя победа!
Хотя они и не устраивали вовсе никакого соревнования.
* * *
В четвертом классе Лёнчик последний год учился музыке. Он занимался ею в музыкальном кружке при сто третьей школе в конце Кировоградской улицы – ходить туда нужно было через рынок, мимо дома Сасы-Масы и дальше уже по самой Кировоградской почти до леса. Учился он на фортепьяно, которое в виде пианино марки «Урал» появилось в доме, когда мать, уйдя в двухнедельный отпуск рожать младшего брата, получила сразу большие деньги – «декретные», так они назывались. Произошло это в конце его первого класса, а в первые же дни учебы во втором пришлось стоять в громадной очереди – участвовать в отборочном конкурсе за право быть зачисленным в музыкальную школу. Отборочный конкурс он не прошел. В музыкальный кружок брали без всякого конкурса, нужно только платить. И три года два раза в неделю он брал темно-синюю нотную папку с рельефным профилем Чайковского на лицевой стороне, с ручками из витой темно-синей тесьмы и отправлялся сидеть за «Красным Октябрем» рядом с преподавательницей Эллой Евгеньевной, чтобы в течение сорока пяти минут слышать от нее: «Третьим пальцем! Третьим, не вторым! Фальшивишь! Какую ноту нужно взять? Ты не видишь, что в нотах написано?» Облегчение, которое он испытывал, получив в дневник очередную тройку и выходя после урока на улицу, было не сравнимо ни с чем – хотелось лететь и орать во все горло какую-нибудь удалую песню вроде «По долинам и по взогорьям шла дивизия вперед», что, собственно, он и делал, разве что чаще про себя. Но самое ужасное было то, что на музыку требовалось ходить именно с папкой. Он выходил из подъезда с болтающейся у щиколоток нотной папкой в руке, на углу дома играла в «чижика» компания взрослых ребят: Генка Фомин, Женька Труфанов, Колька Мышонок, а с ними старший из Вовков, Вовка Вовк, сверстник Лёнчика, – он-то первый и вопил, указывая на Лёнчика: «Ха! С нотной папкой поперся! Как девчонка!» «Лёнчик! А “Собачий вальс” умеешь?!» «Не, он только “Чижика-пыжика”!» Учись-учись, Лёнчик, потом на похоронах играть будешь, деньгу заколачивать!» – сыпалось на Лёнчика, пока он шел мимо компании.
