Он уже был в постели, когда вспомнил, что не положил на завтра в портфель учебник по «Родной речи», оставив его на кухне. Сестре как старшей полагалось делать уроки в комнате за письменным столом, он делал уроки в комнате, только когда письменный стол был свободен, а обычно на кухне, расчищая на обеденном столе свободное пространство для тетради с учебником и застилая его, чтобы не испортить тетради, сложенной вдвое газетой.
Свет в коридоре не горел, и в его глухой, ночной темноте полоска света под закрытой кухонной дверью казалась свидетельством существующего рядом иного, параллельного мира.
Лёнчик открыл дверь и ступил в этот иной, взрослый мир.
– Да, отсидел, вернулся, восстановился в прежней должности и ходит на работу, – говорил отец.
Он стоял около стола, мать сидела за столом напротив него, и выражение его лица, интонация, с которой он говорил, были совсем другие, чем днем. И в выражении лица матери, в том, как слушала его, тоже все было иное – из той, другой, недоступной жизни.
Лёнчик вошел – и отец смолк, вид у него стал такой, будто Лёнчик застиг его за чем-то, что знать и слышать Лёнчику не полагалось.
– Ты что? – спросил отец с этим застигнутым видом. – Что-то случилось?
Лёнчик, чувствуя себя виноватым, помотал головой:
– Нет. Я учебник по «Родной речи» здесь оставил. В портфель положить….
Отец взял с подоконника «Родную речь» и протянул Лёнчику.
– Спокойной ночи, сын.
Лёнчик медлил, не уходил.
– А о ком это ты: отсидел, вернулся? – спросил он. – О каком-то воре, да?
Отец работал экономистом на «Уралмашзаводе», мать плановиком в строительном тресте завода, и Лёнчик помнил, как она рассказывала о начальнике их трестовского ОРСа – отдела рабочего снабжения: вконец проворовался, и его посадили.
Мать с отцом почему-то переглянулись.
– Иди ложись, – не ответив, приказал отец. – Спать пора. Завтра в семь подниматься.
Лежа в постели, слыша по дыханию, что бабушка Катя уже спит, как, несомненно, спит уже и сестра, Лёнчик думал о том, что там, в инаком, взрослом мире происходит что-то странное. Тому свидетельством был и этот таящийся разговор отца с матерью, и всякие другие вещи вокруг. Вдруг в доме появилась толстая стопка перепечатанных на машинке листов со стихами Есенина, который при Сталине был, оказывается, запрещен, а в книжном шкафу, содержимое которого было ему известно до последней книги, Лёнчик неожиданно обнаружил растрепанный, без обложки, обернутый в газету, томик рассказов Аркадия Аверченко, читая которые хохотал – не мог удержаться. «Это наша книга?» – спросил он отца. «Наша», – ответил отец. «А почему я раньше ее никогда в шкафу не видел?» – «Потому что раньше она лежала в другом месте». – «В каком?» – слюбопытничал Лёнчик. «В другом», – коротко, непохоже на себя ответил отец.
