Ворчание отца, листающего дневник, голос матери, как-то нелепо резонирующий с какофонией кухонной утвари, резкие и хриплые крики мальчишек, играющих в орлянку во дворе, – все померкло перед новой оглушительной свободой.
На третий день, уже где-то под вечер, за полчаса до отбоя он сидел на своей койке и перочинным ножиком мастерил дудочку из ореховой ветки. Вдруг он почувствовал жуткое волнение – такое, что его прошиб горячий липкий пот. Он посмотрел на мальчиков, своих товарищей, не появилось ли на их лицах это странное щемящее чувство… но, похоже, неясная тревога их не коснулась. Он успокоился и начал постукивать рукоятью перочинного ножа по коре, чтобы отделить ее от древесины. Неожиданно дверь широко распахнулась, и в комнату вошла тетя Лиза, сестра его матери. Она теребила узел черной косынки, из-под которой выбивалась седая прядь. Глаза ее были красными от слез. И в эту минуту он все понял, хотя вряд ли сумел бы объяснить свои чувства. Но именно так представлялись ему события того дня по прошествии лет: все, что случилось, он уже знал наперед.
С тех пор он несколько раз возвращался к им самим придуманной схеме, каждый раз добавляя новые и новые мучительные детали и почти поверив в очередность событий, будто он был их немым очевидцем: дождь, льющий всю ночь, постепенно набухающий мутными тяжелыми каплями угол потолка, сухой треск короткого замыкания в проводке, искры, падающие на стопку старых газет, крадущийся язычок пламени, постепенно, сантиметр за сантиметром захватывающий газетные сводки и превращающий эту груду усохших новостей в слоистый густой дым, ползущий из кухни в комнату, где спали мать и отец.
Через два месяца после их смерти лучший друг его отца корабельный инженер Георгий Рогов усыновил Леву и вскоре увез в Ригу. На вокзале его провожала единственная близкая родственница – тетя Лиза. Она уже много лет болела диабетом, жила с дочерью в маленькой однокомнатной квартире и взять мальчика в свою семью не решилась. Но на вокзале на нее напало раскаяние. «Когда подрастешь, возвращайся, Левушка… Я ведь у тебя самая родная теперь… Но мне так тяжело… Ты только подрасти немного», – пряча глаза и вытирая слезы, бормотала она.
Он мысленно попрощался с городом, где прошло его детство, но спустя восемь лет уже шестнадцатилетним долговязым выпускником рижской школы вышел на знакомую привокзальную площадь Львова, заполненную разнородной толпой отпускников, командировочных, деревенских баб – «парашютисток» с огромными торбами на плечах, солдатиков, приехавших на побывку, туристов с гитарами и другим пестрым людом…
