Какое-то время Апсихе еще навещала самых старых в двух других селах, неприветливостью природы похожих на первое. Пока и там те, кому она все это время приносила дрова и набирала воды из ручья, не перестали быть старыми, потому что взяли и обогнали всех остальных по обеспеченности и благодарности за помощь. Поменявшись местами с самыми молодыми, счастливчики больше не были самыми старыми. В свою очередь, самые молодые возжелали другой, лучшей жизни, возжелали не такой угрюмой природы, не таких мрачных настроений в их маленькой общине. Постоянно недовольные, они начали превращаться в измученных заботами и болезнями, стареющих и некрасивых людей, пока не состарились настолько, что стали самыми старыми. А Апсихе оставляла молодых и более счастливых и принималась заботиться о новых старых.
Со временем Апсихе стала получать все меньше и меньше милостыни. Села с трудом сводили концы с концами. А люди, привыкшие к незнакомым помощникам, приносящим им воду и топливо, стали забывать о благодарности. Ведь уменьшалось и их удивление при виде Апсихе. В конце концов Апсихе больше не могла обновлять изношенное тряпье, чтобы возвращаться к своим крестьянам неузнанной.
Так закончились хождения Апсихе по селам.
Предпосылка – как и все прочие предпосылки: человек не есть. И ничего в том неприемлемого. И чего тут удивляться.
Ведь вполне может быть (наверняка так и есть), что, с точки зрения многих вот это читающих голов, я, когда говорю о несуществовании человека, обречена на упрек в поверхностной и недооформленной идейной позиции, утверждающей то, у чего заранее, еще до начала, нет никакой, ни малейшей перспективы. Самыми первыми противятся те, кто спокойно стоят себе и смотрят вдаль, уткнувшись в крепкую стену дома. А тот дом – строение из позиций и мыслей, опершись о которое они чувствуют себя спокойно и уверенно, живыми и в безопасности. Стоят, скрестив на груди руки, и, если льет дождь, успокаиваются, а если вовсю сияет солнце – жмурятся.
Но ничто не страшит. Даже если бы изнутри высыпалось все до последней клеточки, даже если бы обвалился дом, у которого стою, скрестив на груди руки, и смотрю сквозь тайны, ветром несомые, клубимые и огибаемые. Ведь нет ни домов, ни тех, кто их подпирает (и откуда им взяться или зачем они нужны?). Как нет тайных, сладострастных или постыдных взглядов. Или предательств – любви, убеждений или друга. Нет и того невинного ростка, который с болью и внутренним светом указывает на ангела с душой сатаны. Ведь у демонов и ангелов одинаково милый ангельский вид, но именно тот росток, росток жалости и скуки, ярко сияет сквозь ангела и раскрывает его природу.
