Вера Анисимовна с ее деревенским прошлым о любом предмете высказывалась с грубоватой прямотой:
– Вскочил петух на курицу: «Люблю до гроба!» Соскочил: «Да не тебя, зазноба!»
Отныне Нонна должна была отзвонить матери и, специально для гостя, произнести дежурное: «Мама, у меня Альберт (Святослав, Роман, Кирилл), с работы, я к тебе попозже заскочу». Береженого бог бережет. Если у тебя, друг ситный, топорик за пазухой припрятан, так ты эти мысли брось, на крючке ты у нас, месяц ясный, и имя ты назвал липовое, какой из тебя Альберт (Святослав, Роман, Кирилл), но телефончик мы на всякий случай засекли, так что далеко, голуба, ты все равно не уйдешь.
А еще Нонна должна была отдавать матери все деньги. Целее будут, оно так, но в случае чего выбить их назад было не легче, чем в кассе взаимопомощи. Стыдно сказать, когда к ней однажды без звонка нагрянул Вика, давно мечтавший поглядеть, как она живет, в доме только и нашлось, что засахаренное вишневое варенье и не первой свежести бублик.
Но от угощения он отказался. Таким она его никогда не видела. Холодные рысьи глаза. Желваки играют. Вразвалочку прошел в комнату, откинулся в кресле, закурил. Такой мачо. Под его молчаливым взглядом Нонна почувствовала себя довольно неуютно.
– Это происходит здесь? – он кивнул на широкую тахту.
– А где ж еще, – удивилась она вопросу.
– И кто раздевается первый?
– Почему ты спрашиваешь?
– Может, я поглядеть хочу.
– Стоило за этим ехать через весь город!
– Стоило.
Она решила, что он шутит, но он сидел нога на ногу и, судя по всему, ждал продолжения. И тут Нонна по-настоящему разозлилась. Ты хочешь стриптиз? Я покажу тебе стриптиз! Она включила кассетник, что-то зажигательное, и стала медленно раздеваться под музыку. Она видела, как он на нее смотрит, и неожиданно злость уступила место чему-то другому. Это была ее стихия: цирковой манеж, дерзкий маленький львенок и она, укротительница, единственная и неповторимая. Ей не раз приходилось устраивать подобный спектакль, но в тот день она превзошла себя.
– Всё? – спросила она, стоя перед ним в чем мать родила.
И он не выдержал, отвернулся.
– А теперь иди.
– Искупай меня, – пробормотал он.
Ей показалось, что она ослышалась.
– Что ты сказал?
– Ты меня не искупаешь?
Она расхохоталась:
– Вика, какой же ты еще ребенок!
Нонна накинула халат и повела его в ванную. Он сделался смирный как овечка. Тело у него было щуплое, все в шрамах, старых и совсем свежих. Ей хотелось спросить, откуда эти знаки доблести, но она не спросила. Нонна думала о том, что она моет ангела, вернувшегося с поля битвы, еще недавно мужественного и воинственного, а сейчас такого нежного и беззащитного. Она осторожно водила мягкой губкой, боясь сделать ему больно. Он покорно стоял под душем и так же покорно дал себя вытереть (промокнуть!) большим китайским полотенцем.
