Наступила иная эра. Началась голимая жесть: вы служили тут для примера, что в России свобода есть. Вас на Запад порою слали и не били уже почти – от двусмысленной этой славы было легче с ума сойти. После оттепельной капели потянулись «Дурные дни». О, сколь многие вам шипели: «Что, продался?!» (И где они?) Вы ж, как отрок вечнозеленый, что с раскаяньем незнаком, – умудрились «Авось» с «Юноной» сквозь шторма привести в «Ленком», не утратив былого пыла, не предавши легкость свою. Ах, я помню, что это было: я из этого состою.
Третья четверть – иные моды. Я с тревогой на вас глядел. Из мечтавшейся вам свободы вышел форменный беспредел, а из этого беспредела получилась такая муть, что когда она отвердела – совершенно нельзя вздохнуть. Да еще молодые шавки (на безрыбье и рак – герой), собираясь в крутые шайки, вас покусывали порой. Их наезд, безусловно, значил, что поэзия – не балет и поэтов никто не начал уважать за выслугу лет.
Очень рад я, Андрей Андреич, что по-прежнему вы в строю. Кроме слова, чем отогреешь ледяную страну свою? Мне, зануда я пусть и лох пусть, неумелый слуга харит – акробатская ваша легкость путеводной звездой горит. Не любя в кругу волкодавов рассуждать о добре и зле, переживши столько ударов (и буквальнейших в том числе), каждый день добывая с бою, как в Отечестве повелось, – вы осмелились тут собою воплощать великий А. Вось. В вечных поисках абсолюта продолжайте смущать умы. Будьте здравы. Пока вы тута – не свихнемся авось и мы.
В Михайловском прошел слет «мамушек и нянюшек», посвященный 250-летию со дня рождения и 180-летию со дня смерти Арины Родионовны Яковлевой. Я увидел в этом лучший символ эпохи.
В честь Родионовны под Псков слетелись няни – опора Родины, живая соль земли. Они в Михайловском собрались на поляне – и стали опытом делиться, как могли. От плясок их дрожал смиренный палисадник, их песни над землей звенели, чуть заря… Без няни Пушкина – какой бы «Медный всадник», про сказки всякие уже не говоря? Ведь что за жизнь была: цензура, страх, наружка, то ссылка, то надзор, то школят, то гнетут… В отчаянье поэт воскликнет: «Где же кружка?!» – и Родионовна с сосудом тут как тут. Он много уплатил невозвратимой дани подругам юных лет и обществу кутил, – однако, думаю, без добродушной няни он много больше бы им дани уплатил. И я не просто так по клаве барабаню, недаром мой Пегас кусает удила: когда бы к каждому могли приставить няню – какая б лирика, какая б жизнь была!
