Почему-то в обещание сразу всё забыть Пан не поверил, а вот в то, что капитан Мишин и Вещий не будут трепаться о его похождениях на каждом углу, верилось сразу. Но все равно, некоторое время Мишин и Успенский выслушивали пановское мычание, просматривали жестикуляцию, пытаясь определить, что то или иное движение означает в их собственной системе взаимоотношений с женщинами. Когда же старшему сержанту это надоело, он попросил Пана рассказать всё без фокусов, народными выражениями и так, будто сам Пан видел это со стороны, как бы в кино, а теперь просто пересказывает друзьям.
Дело пошло веселее, но через полчаса, когда красный от стыда и вспотевший от напряжения Пан закончил свой монолог, и Успенский, и Мишин разочарованно покачали головами. Ничего особенного, ну, может быть, кроме страстных поцелуев в губы, они в поведении мулатки для себя не обнаружили.
— Скажи-ка, Пан, а как ты понимал, то, что она говорит? — поинтересовался Мишин. — Сам же сказал, что понимал, как будто бы — чувствовал, что она рассказывает…
— Трудно объяснить, — пожал плечами Пан, — вот она говорит, ну, то есть, чирикает что-то по-своему, а у меня будто картинка какая перед глазами, но не детальная, а как бы карандашом, как у ребенка нарисованная, ну, вроде, вот папа, вот мама, вот солнышко…
— Странно всё это, — резюмировал капитан, — до того странно, что я, ребятки, сейчас с вас письменную подписку возьму о неразглашении. Пельменю-то своему ты, Пан, ничего не говорил?
— Нет, я только вот с товарищем старшим сержантом поделился, — кивнул на Успенского Пан. — Когда обратно шли, в самом борделе не стал…
— Я не разрешил там откровенничать, — пояснил Успенский. — Мало ли кто подслушает? Случай-то странный, про него лучше никому не знать…
— Верно, верно, — пробормотал Мишин, отошедший к столу и выискивающий среди бумаг какие-то бланки. — Вот, возьмите оба, заполните прямо здесь, а я пока позвоню…
Ошалевшим взглядом Пан проследил, как капитан госбезопасности лично принес простым солдатам со своего стола чернильницу и пару ручек, два бланка о неразглашении сведений, составляющих государственную тайну, а заодно и вытряхнул в корзинку пепельницу.
Пока старший сержант и рядовой корпели над нехитрым, вообщем-то, документом, капитан уселся за телефон. Кому и зачем он звонил, осталось загадкой, потому как умел говорить капитан так, что в двух шагах от него никто ничего не слышал, кроме невнятного «бу-бу-бу»…
— Справились, штурмовики? — спросил повеселевший капитан, возвращаясь к бойцам. — Но это вам не служба, а только службишка, служба — сейчас будет. Настя вас проводит в свободную комнату, даст бумагу и чернила, бумагу — под отчет, что б потом все испорченные листы сдали. Будете писать настоящий отчет. Понятно?
