Малыш и река | страница 29

К полудню я не выдержал. Лодка стояла на якоре под скалой. Я спрыгнул на землю и отправился на прогулку…

Под сенью дубов было жарко, но струившийся сквозь листья полуденный свет успокоил меня. Маленькие рыжие белки бесстрашно и с уморительным вниманием наблюдали за мной сверху.

Беличья дружелюбность развеселила меня, и с детской беспечностью, позабыв все печали, я зашагал по лесу, где с дерева на дерево перепархивали голуби-вяхири и золотистые чернокрылые иволги.

Высоко в ветвях распевали птицы. Лес карабкался по склону холма, и вскоре сердце у меня замерло от неизъяснимой красоты широких просторов, открывшихся моим глазам. Я остановился и уселся на камень.

На закате солнца очень далеко вспыхнула алым блеском река. В большой лодке-плоскодонке два маленьких человечка неторопливо ловили рыбу накидной сетью. Слева от меня зеленые дубы и огромные сосны взбирались по склонам холмов. Близился вечер, и сгустились лилово-голубые тени в лощинах, но холмы были еще залиты солнцем.

За уступом скалы была видна окраина деревни: пять-шесть домов, башня и маленькая колокольня. За колокольней вились в небо вечерние дымки. Основная часть деревни пряталась там. На склоне холма виднелась тропинка, которая вела в деревню. Места были пустынные, но по тропинке шустро семенил ослик. Один, без погонщика, он, однако, точно следовал направлению тропинки и с деловитым видом нес две корзинки, двигаясь маленькими шажками в мою сторону.

«А! — осенило меня внезапно. — Это ослик Гиацинты. Сейчас увидим…»

Я ждал с бьющимся сердцем. Но осел вдруг свернул направо и исчез в сосновой роще. Почти тотчас стемнело, но я этого не заметил. Было совсем темно, когда я пришел в себя и поспешил вернуться к лодке. Она была на месте, но Гатцо исчез.

Исчез навсегда. У меня было предчувствие, что он исчезнет, но поверить в это я не мог. Поэтому я ждал.

«Он вернется, — думал я с горечью. — Он собирался пойти к норе выслеживать кролика. Напрасно я оставил его одного. Он затосковал». Гатцо все не было, и мало-помалу я терял веру в его возвращение. Но ради самоутешения я заставлял себя надеяться. Это, впрочем, не меняло дела, ибо я понимал, что сегодня он не вернется…

Все вокруг напоминало мне об одиночестве: звери и их крики, река и ее спокойствие… Все. Даже маленькая грустная лягушка, квакающая в траве у самой воды. Она тоже была одинока. Как и большеголовая неясыть, которая пряталась в листве огромного тополя на другом берегу. Она то и дело жаловалась другой неясыти, жившей в кипарисах, растущих на середине острова, а кипарисовая обитательница терпеливо и печально отвечала своей несчастной соседке. Унылая перекличка птиц грустно раздавалась над сиротливыми водами. Ни один звук, шедший от совершенно спокойного озера, не омрачал мое сердце: воды говорили со мной своей тишиной. Они были безмолвны: так и я понимал свое одиночество.