И вот однажды, в самый разгар обстрела, кто-то вдруг неожиданно громко кашлянул за нашими спинами. Мы вздрогнули и обернулись.
В трех шагах от нас стоял матрос в бескозырке.
В руках у Леньки и у меня осталось еще по камню — мы не успели бросить. Ленька посмотрел, спокойненько так, на матроса, развернулся и, прицелившись, швырнул камень. Потом он снова повернулся лицом к матросу и все так же спокойненько отряхнул руки ладошка о ладошку.
А вот я испугался, сдрейфил. «Сейчас уши надерет и подзатыльников натолкает», — подумал я и, незаметно отбросив свой камень, попятился за Ленькину спину.
Матросу было лет двадцать, не больше. Он был среднего роста и не такой уж грозный, как это мне сразу показалось. Из-под бескозырки у него выбилась светлая прядь волос. Левый рукав бушлата заправлен в карман — безрукий был этот матрос.
— Мда-а… — протянул матрос, шагнув к нам. — Что ж это вы делаете, хлопцы?
Нам некуда было пятиться: мы ведь стояли на самом краю обрыва. И Ленька смело ответил за всех:
— Фашистов бьем.
— Та-ак, — снова протянул матрос. — Бьете, значит? Ничего не скажешь — орлы.
Матрос говорил спокойно, с какой-то умиротворяющей расстановочкой, и я начал понемногу выдвигаться из-за Ленькиной спины.
— Ведь это же пленные, — продолжал матрос. — А пленных, как известно, того… не бьют.
— Нет, бьют. Они били. — Ленька указал рукой вниз. — Яшу Гордиенко[1], когда схватили, замучили. Да? А матросов связанных прикладами били? Били. И чтобы они не могли петь «Варяга», когда их вели на расстрел, фашисты им замки из проволоки сквозь губы продели. Мы видели. И еще было… Вот…
Ленька остановился, перевел дыхание.
— Знаю, хлопчики, было, — согласился матрос, закусив губу. — Было…
Я воспользовался молчанием:
— И еще они вешали… людей. А у Соловья, — кивнул я на Вовку, — у Соловья они батю…
Но тут Ленька пнул меня локтем в бок, и я поперхнулся.
— Я в курсе дела, хлопчики. — Матрос смущенно отер лоб, сдвинул на затылок видавшую виды бескозырку с тонким белым кантиком и продолжал: — Но то ведь — они, а то — мы. А, хлопцы?
И мне вдруг показалось, что он не допрашивает нас, а словно оправдывается перед нами, такой у него был вид. Я совсем осмелел, вышел из-за Ленькиной спины. И тут молчавший до сих пор Соловей вдруг угрюмо произнес:
— А мы их все равно будем лупить. Пока идет война. Зачем они к нам пришли?
Матрос, видно, не ожидал такого отпора и растерялся совсем. Ну конечно, растерялся. Он опять сдвинул на лоб свою бескозырку, потом предложил нам совсем уже мирным тоном:
