«СОЛДАТ, СОЛДАТ, ДАЙ ПОРОХУ…»
Война ушла от нас. Фашистов гнали быстро, и вскоре мы уже не слышали по ночам ее отдаленного гула. Война ушла, и даже воробьи повеселели.
В парикмахерской вместо Ганса Карловича чикает ножницами новый парикмахер. Ему лет пятьдесят. Под носом у него квадратик черных усов, словно четыре мухи сели рядышком. Не нравится нам новый парикмахер. Угрюмый какой-то, сердитый, все время молчит, с клиентами ни словечка. На дворе теплынь, а он, вместо того чтобы снять пружину с двери и распахнуть ее настежь, вставляет каждый день вверху доску. И клиенты с трудом протискиваются в парикмахерскую, как в мышеловку: заденешь головой доску — так тебя и прихлопнет.
— Раньше пружину снимали, — подсказали мы как-то парикмахеру. — И марлю от мух вешали.
— А вам какое дело? Кыш отсюда! — выталкивал он нас.
Обиделись мы и больше к парикмахерской не ходили. Правда, пружину он потом все же снял. И занавеску над входом повесил. А вот лавку на тротуаре поставить так и не догадался.
У нас во дворе появился новый жилец, Валерка Берлизов, толстый пацан лет десяти. Приехал он с матерью. Щеки у Валерки, как помидоры. Только розовые. Впрочем, бывают ведь и розовые помидоры.
В первый же день Валерка заявился во двор с блином в руке. Блин был свернут длинной трубочкой. Он был с мясной начинкой, этот поджаристый блин, и когда Валерка подошел к нам, в воздухе приятно запахло мясом и жареным луком.
Мы сидели возле Толяшиной голубятни и наблюдали, как Ленька подновляет третий этаж голубой краской. Слева от меня сидел Мамалыга, справа Мишка и Оська Цинклеры.
Когда Валерка подошел к нам со своим блином, мы с Жоркой, конечно, внимания на это дело не обратили: подумаешь, блин. А Мишка и Оська не выдержали: подошли к Валерке почти вплотную и как завороженные уставились на блин.
Валерка перестал жевать.
— Чего надо? — спросил он у Мишки и отпустил ему свободной правой рукой шалабан.
Мишка стерпел, только часто-часто заморгал глазами. Оська тоже заморгал, как будто шалабан достался и ему.
— Вот чудо-юдо! — хлопнул себя по ляжке Валерка и наклонился к ним. — Так вы же близнецы!
