Но фельдшерица, которая минуту назад спокойно сидела за своим столом, сейчас будто нарочно куда-то провалилась. Вся больница молчала как вымершая, и только Мария рыдала надсадно, словно мужик.
— Вставай же, тетка! — взмолился Александр Петрович. — Ну что ты меня держишь! Этим твоему горю не поможешь! — Он стал отрывать от себя цепкие руки женщины.
— Да посмотри сам! Умирает она, ягодка моя ненаглядная! Укол ей сделай!
Машинально Якушев повернулся в сторону девочки. Действительно, за какие-нибудь полчаса лицо девочки изменилось почти неузнаваемо. Кожа ее теперь приобрела серо-зеленый цвет, черты лица заострились, под глазами расплылись темные круги.
— Пусти! — грубо заорал Якушев на женщину и, оттолкнув ее, подошел к Саше.
Лоб у нее теперь горел, но ни тени румянца не было на щеках.
— Ивановна! — что было силы заорал он. Фельдшерица, будто все время была в коридоре, заглянула в кабинет. — Давай пустой бланк истории болезни!
Анна Ивановна, несмотря на полноту, резво подбежала к столу и вынула тонкую пачку листов.
— Никакие уколы твоей девочке не помогут. Расписывайся вот здесь, что согласна на операцию! — Якушев ткнул Марии в лицо пустой бланк и шариковую ручку.
— А если умрет?! Может, лучше таблеточки? — В глазах у той заметались ужас и отчаяние, она так и продолжала ползти по комнате на коленях и, по всей видимости, не вполне владела собой.
— Мамочка, не надо! Не отдавай меня на небо! Я боюсь! — вдруг в голос закричала Саша.
— Ой, Сашенька, дитятко! Что же нам делать? Ой, Боженька нас оставил! — запричитала Мария. Чистые листы истории болезни рассыпались на полу.
— Ду-ра! — в отчаянии закричал над ней Якушев. — Соглашайся на операцию! — Голос у Якушева стал вдруг тонким от отчаяния, от человеческой тупости.
— У нас доктора хорошие! — включилась вдруг, возмущенно рокоча, фельдшерица. — Вылечат тебя, и пойдете со своей мамкой туда, куда шли!
Анна Ивановна стала гладить девочку по голове и выразительно смотрела на Марию. Та молчала, не зная, на что ей решиться.
— Позвоните Диме, что его ждут, — сказал устало Якушев и поднял свою сумку. — Счастливо оставаться! — Он опять кивнул фельдшерице и, стараясь не смотреть больше на девочку, направился к выходу.
— Не уходи! — Мария, будто решившись, вдруг кинулась ему наперерез, будто черная птица, разрывая пуговицы платья у себя на груди. — Вот деньги, возьми! Только спаси дочку!
Откуда-то из-за полувысохших, двух когда-то округлых сокровищ достала она смятый платок и развернула его торопливо, дрожащими руками. Несколько купюр по пятьдесят и одна в сто рублей лежали там.
