Довольно быстро опамятовавшись, он вскочил на ноги, вне себя от злости – и оторопело замер. Бестужев стоял, все так же вежливо улыбаясь, поигрывая трофейным револьвером. Сделал выразительное движение: милый друг, а не убраться бы тебе отсюда к чертовой матери?
Тип понял его совершенно правильно: попятился, подобрал котелок, не отряхивая его, нахлобучил на голову и бочком-бочком начал отодвигаться, зло глядя на Бестужева и бормоча что-то под нос: дескать, попадешься ты мне еще, убью-зарежу, душу выну, разорву на восемнадцать кусков. Недвусмысленный жест рукой с револьвером – и незадачливый налетчик припустил к выходу из парка едва ли не рысцой, уже не оглядываясь. Понятно было без слов, что он намерен как можно быстрее покинуть поле брани.
Спрятав револьвер, Бестужев обернулся к сидящим – они все еще выглядели ошарашенными – и сказал весело:
– Ну вот, и без полиции обошлось, господа мои… Этот негодяй пытался вас ограбить?
– Хуже… – пробурчал тот, что сидел справа, выглядевший постарше спутника. – Не знаю, как вас и благодарить. Вы случайно не еврей, молодой человек? Вы употребили слова…
– Ну разумеется, – сказал Бестужев, улыбаясь, можно сказать, прямо-таки лучезарно. Позвольте представиться: Михаил Кац. Только что приплыл из России.
И подумал про себя: в России столько людей по фамилии Кац, что добавление к ним еще одного, пусть и самозванца, пройдет совершенно незамеченным и никаких подозрений не вызовет.
Нельзя сказать, что эти двое готовы были кинуться ему на шею и задушить в объятиях, – но живой интерес на их лицах все же наличествовал.
– Что до меня, то я уже двадцать один год, как из Одессы, – сказал тот, что был постарше. – А Мейер – чуточку поменьше, пятнадцать, – он кивнул на приподнявшего шляпу спутника. – Сэмюэль Голдман.
Бестужев самым непосредственным образом воскликнул:
– Вы не родственник ли Боруху Голдману, у которого писчебумажный магазин в Киеве, на Крещатике?
– Да нет, что-то не припомню такого… А вы откуда?
Из предосторожности следовало выбрать себе фальшивой родиной какое-нибудь местечко подальше от Одессы. Благо подобное имелось в реальности, и Бестужев там пребывал какое-то время по пути в Левенбург.
– Из Загладья, – сказал он, не моргнув глазом.
– В жизни не слышал… Где это?
– Уездный городишко на галицийской границе, – сказал Бестужев. – Редкостная дыра, господа мои. Но я ее давно покинул, странствовал немало, пока не осел в Петербурге…
Голдман чуточку насторожился:
