Развесив на деревянных гвоздях оружие и сёдла, «благородия» уселись на коврах отдыхать. Только Даур-Гирей обособился. Он вынул из вьюка намазлык, нашёл каблу и принялся творить третий намаз, не обращая на русских никакого внимания.[54]. Капитан Ильин возмущённо фыркнул и вышел на двор. Там уже горел костёр. Казаки свежевали купленного у хозяина барана и собирались варить шурпу. Таубе вынул складной самовар. Артилевский в ответ достал из чемоданов богато отделанные серебром азарпеши и тулук с чихирём[55]. Неизвестно откуда на двор натащили всякой снеди: зелень, чеснок, курзе[56] с творогом, дикий цикорий и сыр. Лыков снял черкеску, в одном бешмете сел на пороге кунацкой и лениво следил за суетой, прихлёбывая кислый чихирь. Летели в темнеющее небо искры от костра, сновали любопытные мальчишки, мычали в стойле невидимые коровы. Из окон второго этажа на русских смотрели застенчивые аварские девушки. Самая смелая из них вынесла офицерам несколько горячих лепёшек. Стройная, с красивыми карими глазами, в платье-тунике, шароварах и расшитом чухту[57], она была очень грациозна. Артилевский подарил девушке серебряный рубль. Громко вскрикнув от радости, она показала подарок товаркам и убежала обратно в дом. Казаки одобрительно загоготали. Таубе подозвал урядника и приказал выдать винную порцию. Крики одобрения повторились ещё громче. Алексей понимал, что барон хочет сплотить незнакомых людей, наладить в отряде доверительные отношения. Понимали это и терцы. Они оставались услужливыми без тени фамильярности, и часовой у ворот не ослаблял выправки. Офицеры пили умеренно, только Артилевский, видимо, опрокинул в себя лишний рог. Лицо его покраснело, речь стала запинаться. Таубе чуть двинул бровью, и войскового старшину отвели в кунацкую; скоро оттуда послышался его могучий храп.
Утром следующего дня барон дал всем выспаться. Артилевский встал с помятым лицом и жадно тянул айрат. Таубе с Ильиным изучали карту и о чём-то совещались вполголоса. Даур-Гирей с обоими ингушами вернулся из мечети. Лыков с удовольствием наблюдал знакомую ему ещё с войны сцену делёжки табака. Приказный[58] Чоглоков, казак серьёзный и основательный, резал на особой доске листы махорки. Четверо курящих станичников столпились вокруг и внимательно наблюдали процесс. Рогожцы беззлобно их подначивали. Наконец, Чоглоков искрошил табак, не спеша достал кисет и принялся подчёркнуто медленно набивать его. Напряжение в зрителях возрастало… Забрав две трети махорки, приказный убрал кисет, отступил на шаг и скомандовал:
