Журнал «Каталунья артистика» 6 сентября 1900 года поместил выполненный Пикассо углем портрет поэта Антони Бускетса Пунсета, а несколько недель спустя другой рисунок — «La loca» («Сумасшедшая женщина»), явившийся иллюстрацией к романтическому и несколько меланхолическому рассказу Суринака Сентиеса.
Поскольку это был нелегкий период в жизни Пикассо, даже гроши, полученные за эти иллюстрации, пришлись ему как нельзя кстати. В отличие от большинства его собратьев по искусству он редко соглашался выполнять чисто коммерческие заказы. Известно, что однажды он раскрасил фасад лавки зеленщика на улице Конде дель Асальто, а в другой раз написал рекламный плакат для какого-то лекарства. Его целебные свойства, предназначенные, как утверждала реклама, для лечения «лимфатических узлов и укрепления костей», неожиданно приобрели привлекательность благодаря прекрасно выписанной девушке, пристроившейся рядом с сидящим Пьеро.
Увеличение числа друзей и неуклонно растущая репутация художника не сопровождались таким же ростом его доходов. Более того, даже в городе, где жизнь была относительно дешевой, Пикассо мог позволить себе лишь самое необходимое. Он переезжал из одной студии в другую, порой снимая ее на паях с кем-нибудь из друзей, чтобы свести расходы до минимума. Рассказывают, как однажды он переселился в студию, снятую группой художников, среди которых был его друг Рамон Пишот, бывший ученик Касаса и Русинола. Вскоре после его переезда студия была буквально завалена его работами, и друзьям не оставалось ничего иного, как уступить ее их неистово работающему другу, учитывая его неоспоримый авторитет и ненасытное желание работать. Она превратилась в студию Пикассо. На этот раз все кончилось миром, но обычно его эксцентрические выходки приходились многим не по душе, и его упрямство и неуважение к работам других художников вызывали обиду у менее талантливых из них.
Пролетело еще одно лето, и Пикассо, как никогда, ощутил потребность вырваться из окружения, рамки которого, как он чувствовал, стали для него узки. Но на пути к осуществлению этого желания стояли серьезные преграды. Хотя он чувствовал себя более самостоятельным после пребывания в Мадриде, он испытывал глубокую привязанность к своим родителям и сестре. Он виделся с ними почти ежедневно и часто оставался у них обедать, делая наброски Лолы и всех сидящих за столом родственников. Они не хотели, чтобы он уезжал за границу, зная о судьбе многих не вернувшихся домой художников, которые отправились в Париж. Кроме того, и это было не менее серьезной причиной, его отъезд означал финансовые расходы, которые семья с трудом могла себе позволить. Дон Хосе, к тому времени уже переставший следить за творческими исканиями сына, которые он не одобрял, не поощрял его планов.
