И тут мужчина заговорил:
— Тебе, Каретникова, велено было привезти аграф. А ты чего? Приехала и фисиастирион тут нам изображаешь? Невинную жертву, так сказать.
— Какую жертву?
— Кончай кобениться. Давай аграф! В твоей сумке его нет. Значит, на тебе. Давай!
— Меня ноги не держат после вашего снотворного. И холодно очень! — выпалила Ринка.
— Тебе, Каретникова, отдыха на Гавайях никто и не обещал. А холодно — так заходи сюда! — И мужчина подтолкнул её к другой двери подвала.
Туда вело несколько ступенек. И, войдя, Рина с облегчением увидела дневной свет. Это был полуподвал, под потолком которого виднелось крошечное оконце.
— Ну, будем беседовать, Каретникова! — подытожил мужчина. — Давай аграф, потом перекинемся парой-тройкой слов, и тебя вместе с мамашей отправят обратно в город.
Ринка вдруг поняла: этот мужчина разговаривает как типичный школьный учитель. Однако такой строй речи даётся ему уже нелегко. Теперь он привык к другой речи, более культурной, когда собеседникам уже не тыкают, а называют на «вы». Значит, он бывший учитель, решивший вспомнить прежнее общение с хулиганами-учениками. Интересно, кто он теперь? Завотделом в учреждении культуры, или педагог в институте, или… издатель? Почему вспомнился издатель? Потому что всё время вокруг вертится Орлов. Невидимый, но существующий, даже заплативший огромные деньги за перевод пары страниц. Вот только прочтя их, Катенька умерла, бедняжка. Но голос? Ринка же слышала голос Орлова. Нет, это точно не Орлов. У того голос простого обаятельного дядьки. А это красивый голос человека себе на уме, знающего свои возможности. И ещё Катенька говорила, что Орлов — импозантный высокий мужчина. Этот же, может, и станет импозантным в хорошем костюме, а не в этом потрёпанном, но высоким ему уж точно не стать, даже если он залезет на котурны.
— Ну давай, Каретникова, колись! — шутканул её тюремщик, старательно подделываясь под учителя-недоучку. — Где там у тебя аграф спрятан? В кармане аль на поясе? Али… — мужик хихикнул, — в лифчике? Вы, бабы, всё в лифчик суёте! — И мужчина протянул руку.
Ринка отскочила. И в этот миг зазвонил телефон.
— Вот чёрт! — выругался тюремщик, но на кнопку приёма нажал. — Слушаю! Да, я! Я сто лет Гера и тебя слушаю!
Ринка неприметно вздохнула. Значит, этот тип — Гера. Редкое имя. Хотя так могут звать и Георгия, и Германа, и ещё многих.
— Что? Повтори ещё раз! — выдохнул тюремщик.
А дальше Рина увидела, как мгновенно может побледнеть человек, даже если его лицо закрыто маской. Масочка же оставляла открытыми кое-какие участки лица. Узнать — невозможно, но понять, что человек ошарашен известием до предела, — можно вполне.
