Мальчик зарылся в одеяло, оставив над головой «окошечко», чтобы дышать, и подобрал под себя ноги. Слезы стекали по щекам, попадая в рот, теплые и соленые.
Тетенька была ему ближе; как-то раз, вернувшись из города, она велела ему выйти из шкафа и дала песочное пирожное — звезду, обсыпанную сахаром. Потом еще долго в кармане он находил сладкие крошки, выковыривал их пальцем и слизывал языком.
Мальчику стало душно, и он высунул голову из одеяла. Теперь в комнате раздавался храп с тоненьким присвистом, будто маленькая пичуга заливалась в самой середке непроглядного мрака, у которого не было лица, но который глядел отовсюду. По крыше ходил ветер, со стуком перебирая черепицу.
Снова послышался удар в окно, стекла тихонько задребезжали. «Наверно, мама пришла, — подумал мальчик, — и стоит под окном". Если бы пришла мама, он бы ее сперва расцеловал, а потом сразу попросил бы вычесать ему голову. Давеча он поймал на себе вошь, которая, выбравшись из волос, поползла за ухо; размером с крупинку, она была толстой и мяконькой, вроде неспелого пшеничного зерна. Кожа на голове сильно зудела. Когда стук в окно повторился, он открыл дверцу шкафа. Комната тонула в темноте. За окном что-то мерно колыхалось. Мальчик высунул ногу из шкафа и нащупал пальцами пол. Раздался громкий всхрап, и мальчик осторожно притворил за собой дверцу. С головой накрылся одеялом и замер, затаив дыхание. Ему казалось, что шкаф пронзительно скрипит и жалобно взвизгивает. Сквозь одеяло до него доходило монотонное постукиванье, раз за разом становившееся все слабее и тише, пока наконец стук не перешел в шорох и шелест, будто кто-то горстями швырял в стекло песок.
Он проснулся, когда в доме никого уже не было. Опасливо открыл створки шкафа и вышел наружу. Ноги у него совсем затекли, стали ломкими как солома и подгибались в коленках. Он сел на краешек стула в глубине комнаты. Дядька строго-настрого наказал мальчику носа не высовывать из шкафа, не то прибьет.
Из комнаты мальчику была видна медная ступка. Она стояла на кухне, и на ее поверхности звездочками вспыхивали отсветы. За окном что-то зашевелилось. Послышался шелест, на стене заколыхалась тень; потом кто-то раз-другой стукнул в стекло. Мальчик снова бросился в шкаф. В шкафу было тихо и темно, как в мешке. В окно мальчик никогда не выглядывал. Даже когда оставался совсем один, поворачивался к нему спиной. Он понимал, что нельзя. Мамочка не велела ему показываться в окне и плакала при этом. Он обещал, что не будет. А дядька твердил, что стоит ему выглянуть разок, немцы тут же его пристрелят. Немцы ходили в высоких черных сапогах, и все их боялись. Они были краснорожие и постреливали золотыми пульками. Пульки у них были спрятаны в зубах, только временами поблескивали. Однажды к дядьке заходил немец и стрелял в потолок горевшими как жар пульками. Мальчик забыл, какой он, жар от огня. Как не помнил и солнца. Чтобы увидеть солнце, он прикрывал глаза, сильно надавливал пальцами на веки, и тогда в черноте появлялся белый кружок без лучей: этот кружок мало походил на солнце и был холодным.
