Гришка даже ничего не заметил. Он так обрадовался, когда увидел меня.
— Света! Наконец-то… Я уже не знаю, что делать. У Милочки сыпь какая-то…
Мои слезы мгновенно высохли.
— Скорую, — сказала я, — быстро!..
Он винтом — к телефону. А я вымыла руки, переменила Милочке пеленки, сунула градусник. Температура была повышенной, но не сильно. Ярко-красная сыпь обильно покрывала лицо, спинку, живот. Милочка беспокоилась, сучила ручками и ножками, плакала. Я решила, что лучше не заворачивать ее пока. Пусть тельце подышит.
Вернулся Гриша.
— Она не замерзнет? — забеспокоился он.
- Нет… Не должна. У нас больше двадцати градусов.
— Что же это может быть? — сходил он с ума. — Инфекция?
— Ну откуда инфекция, что ты, Гриша? — успокаивала я его. — Может быть, аллергия?
— Аллергия? Ты уверена?
— Не знаю, Гриша… Мне кажется, да.
Мы перебрасывались с ним короткими фразами, стоя по обеим сторонам Милочкиной кровати и не сводя с нее глаз. Она барахталась, задирала ножки и пускала пузыри.
Пришла врачиха, пожилая, грубоватая. Неодобрительно покосилась на меня. Я сразу же почувствовала, как сильно у меня растрепаны волосы и как вульгарно накрашены глаза.
Она осмотрела Милочку, бесцеремонно ворочая ее за ножки. У меня прямо сердце обрывалось, когда я видела. как небрежно обращается она с этим хрупким тельцем. Она покачала головой. Я затаила дыхание.
— Чем пеленки стираете? — подозрительно спросила она.
— Мылом, — поспешно ответила я. — Мылом. Детским.
Она кивнула.
— Так. А кормите чем?
Я сказала, чем.
— Грудью надо кормить, мамаша, сердито сказала она. — Грудью! И больше ничем. Такому ребенку никаких смесей давать нельзя, понятно?
Я покосилась на Гришу. Он молчал.
— Где же взять, — через силу улыбнулась я, — если нет…
— Где хотите, — проворчала она. — Вас природа снабдила для этого всем, чем нужно. А вы пренебрегаете своими святыми обязанностями. Вам нужна вольная жизнь, а не ребенок. Сунут бутылку, бросят ребенка, на кого попало, и шляются, где хотят…
— Почему вы так говорите? — покраснела я. — Вы же не знаете…
— Я вижу., - презрительно бросила она. — Чего только не насмотрелась за последние годы…
Я беспомощно повернулась к Грише. Но он снова промолчал.
Тогда я открыла рот и хотела сказать: “А я здесь вообще не мать. Я вообще здесь посторонний человек!” Но посмотрела на Милочку и ничего не сказала. Как будто побоялась, что она услышит и запомнит.
А врачиха тем временем, глядя на Гришу и совершенно игнорируя меня, перечисляла, что можно и чего нельзя.
