Но я знаю, что это было совсем не так. Просто она вспомнила. Как, не знаю. Но вспомнила все.
— А девочка?… — спросила я безжизненно дряблым голосом.
— С девочкой все нормально. Вес — три девятьсот пятьдесят, рост — пятьдесят три сантиметра. Патологий нет…
Гришку я разыскала только к ночи. Он сидел один на лавочке в сквере. Шапку где-то потерял. дождь лил ему за шиворот.
— Пойдем, — сказала я ему. — Пойдем домой, Гриша.
— Зачем? — удивился он.
— Пойдем, — тоскливо повторила я.
— Я никуда не хочу идти, — капризно сказал он. — Я буду сидеть здесь. Всегда!
“Пьяный”, - поняла я и больше не стала ничего говорить. Сгребла его с лавки и потащила домой. Он упирался, что-то бормотал, размахивая руками.
— Куда ты меня ведешь? — возмущался он. — Оставь меня. Разве ты не понимаешь, что я хочу умереть?
— Понимаю, понимаю, я все понимаю… Только пойдем! Пожалуйста, пойдем, Гриша…
Дома я влила в него еще полбутылки водки, которую обнаружила в холодильнике. Заставила переодеться во все сухое. Он путался в рукавах, плакал, потом свалился на диван и захрапел.
Я пошла на кухню и допила то, что осталось. Плакать я не могла. Ничего я не могла.
Утром приготовила ему завтрак, убежала на работу. Вечером прихожу — еда как стояла, так и стоит. Он трезвый, глаза сухие, лицо кожаное, губы сжаты до белых полосок.
— Девочку я назову Людмила, — отрывисто сказал он.
Я быстро-быстро закивала головой: “Да, да, конечно”.
— Я матери своей звонил, — продолжает он, — просил приехать. Но она не может. Говорит — давай, я девочку к себе возьму.
— Ну?
— Я не согласился. Это моя дочь. Это единственное, что осталось от Люси. Она должна быть со мной.
— Правильно, — пробормотала я.
Он оформил отпуск и через неделю привез Милочку из роддома. Девочка была беспокойная, орала ночи напролет. Гриша очень старался, но один бы он все равно не справился. Утром перед работой я бежала в молочную кухню. Вечером неслась, сломя голову, закутывала Милочку в одеяло, вывозила в коляске на улицу, чтобы дать Грише немножко отдохнуть. Потом кутала ее перед сном. Стирала, гладила пеленки…
Выхожу часов в двенадцать — Костя топчется на улице.
— Пойдем, мне ключ дали. Знакомый уехал на четыре дня…
Я только охну жалобно:
— Какой еще ключ? Я с ног валюсь… Мне завтра вставать в шесть утра!
Потом посмотрю на его несчастную физиономию и рукой махну.
— Ладно. Пошли. Только учти — всю инициативу берешь на себя. Я сегодня бревно.
— Хорошо! — радуется он.
И вот лежу я, сонная, расслабленная, ни рукой, ни ногой пошевельнуть не могу, а он вертит меня, как хочет. Затихает на полчасика, не выпуская, и все по новой. Оторваться не мог. Точно чувствовал, что все это скоро кончится…
