…Он вернулся домой глубокой ночью. Пришлось-таки обмывать этот голубенький, такой драгоценный бумажный листок! Мокрый от пота, похудевший, но все равно очень собой довольный, нарколог сразу же позвонил Бришу. А тот словно окатил его холодной водой:
— Старик, я еще до обеда достал то, что надо. Это стоило сорок рэ.
— Зачем же доставал я? — взбесился Иванов.
— Ты успокойся, — сказал Бриш насмешливо. — Может, ты и не напрасно старался.
— Что ты хочешь сказать?
— То, что он порвал эту цидулю на восемь равных частей. Сидит и решает гамлетовские вопросы…
Иванов долго глядел в одну точку, долго клал трубку на телефонные рычаги.
«Медведев. Дмитрий Андреевич, — прочитал он запись на этом голубеньком небольшом листочке. — DS: стенокардия. Освобождается от работы…»
Освобожден с такого-то по такое-то. И авария на заводе, и смерть Жени Грузя располагались как раз между двумя этими цифрами. Треугольная печать так жирна, что на ней ничего нельзя разобрать. Подпись была такой же загадочной.
Иванов усмехнулся. Он скомкал листочек в своем напрягшемся кулаке и отбросил прочь.
Часть вторая
Безоблачное сиротство
Прошло около десяти лет, и по утрам воздух в Москве все еще хранил запах арбуза, и необъятная плоть города за коротенькие ночные часы еще успевала пропитываться целительной тишиной. И еще оставались в столице места, где можно было сбиться с навязанного тебе машинного ритма, отдышаться и перевести дух, не торопясь посмотреть газету или подремать, съесть мороженое или поболтать с добродушной московской теткой.
Но таких мест становилось меньше и меньше… Вышедший из человеческого подчинения, гигантский город расширялся по зеленой земле, углублялся в ее недра и тянулся ввысь, не признавая ничьих резонов. Незаметно для москвичей понемногу исчезали в столице бани и бублики; фанта и пепси-кола усердно соревновались с иными напитками, окна первых этажей украшались ажурными решетками, а в метро уже появились станции, не успевающие за ночь проветриваться. Так много всего случилось за десять лет!
Александр Николаевич Иванов был теперь едва ли не ведущим специалистом в клинике для так называемых нервных больных. Но респектабельное название, привилегированный состав пациентов, лечебная музыка в холле, где висели подлинники современной живописи, — все это существовало лишь, как говорится, для дураков. Никто не сомневался в том, что Иванов лечил обычных пьяниц, правда, пьяниц интеллигентных.
«У нас не какая-нибудь там „Матросская тишина“, — ехидно говорил он, — у нас тишина особая, адмиральская».
