Окна и двери большой комнаты выходили на веранду с резными перилами. В летнюю пору с утра до вечера веранда освещалась, нагревалась солнышком, здесь же стоял журнальный столик и три старомодных, но очень удобных кресла. В большой комнате имелся круглый обеденный стол и пианино. С торца дома в двух небольших комнатках устроены были спальни, в другом конце размещалась кухня с кладовкой. Весь дачный участок, огороженный дряхлым забором, заросший с боков молодыми березами и черемухами, с лужайкой посередине, уходил от веранды слегка под уклон. И в детстве это больше всего нравилось Любе. Здесь, на этой уютной веранде, отмечались все дни ее рождения. Здесь бывали все одноклассники; все цветы и все торты проходили через эту веранду. Тут же, в кресле, прочитаны были самые волнующие страницы книжек. Мечты и волнения, рожденные когда-то модными клубами («Бригантинами» и «Алыми парусами»), тоже вспыхивали и потухали здесь, вместе с дроздиной возней по весне, вместе с бесшумными вспышками августовских зарниц перед началом занятий.
Всю жизнь, сколько себя помнит, она училась, лишь последние годы — годы замужества — были свободными, и оттого казались какими-то праздничными, временными. Любе и до сих пор часто снились экзамены…
Зинаида Витальевна вздумала печь какие-то потрясающие, по японскому рецепту, бисквиты. Лимонов для этого не оказалось, и Наталья послала Зуева на машине в город.
— А что, Славик долго еще будет плавать? — спросила Люба, когда пропахшая никотином Наталья проходила с веранды. Платье на ней шелестело.
— Вот приедет с лимонами, ты и спроси. Уж тебе-то он скажет… — Наталья многозначительно рассмеялась, закашлявшись.
— Почему? Что значит мне?
— Ну, он же рассказывал, как весь класс, все до одного, были в тебя влюблены. Один Медведев внимания не обращал, правда?
— Глупости! — вспыхнула Люба.
— Ничего не глупости, — поддержала Наталью Зинаида Витальевна, но радио, включенное на кухне, глушило слова матери.
— Нет, глупости, — повторила Люба, думая не обо всем классе, а об одном Медведеве.
— Ну да, рассказывай, — Наталья опять хихикнула. — А этот… ваш Бриш. Он и сейчас на тебя поглядывает, глазки масленые. Они что, и в институте вместе?
— С Мишей? Нет, только в школе, — Люба задумалась. — И то с восьмого, кажется. Миша еще фамилию свою писал на женский лад.
— Как это?
— Ну, с мягким знаком! — Любе стало смешно и от забытой школьной детали, и от того, что Наталья ничего не понимает в орфографии.
