— Она задралась у тебя выше колен!
Сестра Валя не пожелала, однако, шутить. Она обозвала его дураком. Она оглядела жующих, пьющих, толкующих посетителей. Никто не обращал на них внимания, никто ничего не видел.
— С тобой просто опасно показываться на люди!
— Очень прошу пардону! — дурашливо произнес он и почему-то снова вспомнил картину Тулуз-Лотрека. — Но ответь мне на один вопрос…
— Опять какая-нибудь пошлость?
— Почему женщинам все время хочется… это самое… обнажаться. Растелешиваться, как говорят. Демонстрировать, так сказать…
— У тебя все? Так вот, дорогой. Каждый судит в меру своей испорченности! Каждый…
— Ладно, ладно, больше не буду! Убедила, сдаюсь.
Когда принесли сациви, то бишь курицу в ореховом соусе, он заказал-таки графинчик марочного коньяку. На этот раз сестра почему-то не возражала, и нарколог рассказал ей о своей поездке.
После обеда она проводила его до троллейбуса. Спросила, хитро прищуриваясь:
— А что передать в издательстве?
— Скажи, чтобы с графоманами того… бережнее.
— Почему? — глаза у сестры смеялись.
— Потому что алкоголиков и без того более чем достаточно. Адью, адью! Звони вечером.
«Совсем ничего не понимает, — с улыбкой подумал Иванов. — Ей кажется, что я влюблен в ее подругу. Сама влюбилась, ей и кажется, что и он, Иванов, тоже влюблен. А он забыл даже имя этой подруги. И ничем не переубедишь…»
Париж был далече. Да и был ли он вообще, Париж? Словно и не было в жизни ни Парижа, ни солнечного Прованса. Как будто все это просто приснилось. Что это? Разговор с сестрой не принес облегчения. Эдак не мудрено тоже стать пьяницей. Да, он пьян, и ему хочется выпить еще! Если завтра он выпьет с кем-то еще, он будет во всем похож на своих злополучных подопечных. Постой… А ее ли был тот номер в «Ситэ-Бержер»? Может, это его, а не ее номер… Тогда еще хуже. Ха-ха! Хуже… Какое имеет значение? Что в лоб, что по лбу. А как самозабвенно схватила она свою малышку. Они летели друг к дружке словно на крыльях…
В кармане плаща, уже нагретые, звякали с полдюжины украденных у государства двушек. Рабочий номер медведевского телефона то и дело всплывал в мозгу. Белая лошадь стояла в глазах. Белая лошадь расплывается в сером тумане! Он, жаждущий справедливости Иванов, слышал ее ночной топот и ржанье. Она ржала, когда останавливалась, эта Белая лошадь. «Ржала, ржать». Слово утратило свою первоначальную чистоту, оно стало выражением цинизма. Неужели дурная судьба преследует даже слова?.. Телефон сработал:
