— Мне казалось, что под женской юбкой невероятная тайна.
— А теперь? — Матильда улыбнулась.
— Ну — бывает еще, — он поднялся и сел рядом.
— Ты был нежен со мною…
— Я и сейчас такой же, как тогда, — он заключил ее в объятия.
— Как тогда…
* * *
От долгих нежных поцелуев они замирали в блаженстве. В эти минуты забывались все обиды и боль, разочарования и муки.
Это были мгновения простого человеческого счастья, которого волей судьбы они в обычной жизни были лишены.
Было уже поздно. Уходя, Матильда еще раз посмотрелась в зеркало, поправляя прическу. Бернар стоял рядом. Непослушные светлые волосы в беспорядке рассыпались, торчали в разные стороны.
— Волосы пригладь, — сказала Матильда Бернару.
Он небрежно встряхнул головой.
— Этот твой жест я люблю, — она положила руку ему на грудь. — Впервые его увидев, я поняла, что не могу отказать тебе.
Он поцеловал ее губы. Обнявшись, они вышли. Бернар закрыл дверь.
— Я сниму этот номер на месяц, — сказал он, когда они спускались по лестнице.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы другие бывали в нем…
— Хорошо, сними.
* * *
Небо было безоблачным и чистым. Самолеты медленно шли на посадку и плавно взлетали вверх.
— Пятнадцать направо! Пятнадцать направо! — Филипп стоял у пульта.
— Месье Бушор, вас ждут внизу.
Кто бы это мог быть? Дав несколько указаний напарнику, он поспешил вниз.
В просторном, чистом, залитом солнцем фойе он увидел Ролана.
— Я провожаю мадам Жюво, а это… — в руке он держал большой сверток, — передай своей жене. Она в курсе. Скажи ей, что на этой неделе меня будет легче застать на кортах, чем в типографии.
Они вышли на аэродромное поле. Солнце слепило глаза. От нагретого асфальта стояла невыносимая духота, и лишь легкий ветерок приносил струю свежего воздуха. Филипп щурился. Он не любил жару.
У машины стояла мадам Жюво в синем дорожном костюме, готовая к отъезду, поглаживая своего пуделя, сидевшего на капоте.
— К великой скорби своих поклонников мадам Жюво покидает Гренобль на неделю! — продекламировал Ролан.
С мадам Жюво у него были очень теплые дружеские отношения. Он знал ее давно и любил как родную мать. Может быть, потому что совсем не помнил своей.
Его воспитал отец. Мать их оставила, когда Ролану был год. С тех пор они ничего не слышали о ней. Он даже не знал, жива ли она. Одни говорили, будто она уехала в Америку, а кто-то вроде бы встречал ее в Лондоне. Но отец всегда запрещал ему интересоваться этим, и в конце концов Ролан решил, что так будет лучше. Хотя иногда думал об этом, и на душе становилось до боли обидно… Будучи тридцати пяти лет отроду, он даже не представлял, как выглядела его мать. После ее ухода отец сжег все ее фотографии, письма, одежду, даже ее книги — словом все, что каким-то образом было связано с ней и могло напоминать о ней. Маленький Ролан считал, что мама умерла. Так говорил ему отец. Но потом, когда ему было уже семь лет и он пошел в школу, его тетка, сестра отца, как-то невзначай проговорилась. Отец был страшно зол тогда. Ролан даже боялся, что он выгонит из дома тетю Мадлен, но потом как-то все утряслось. Отец успокоился и рассказал сыну всю правду, взяв слово о том, что тот больше никогда не будет расспрашивать. Он не мог обвинять отца. Да, он был вспыльчив, часто занудлив и чрезвычайно строг, но в то же время больше всего на свете он любил Ролана, много работал, чтобы дать ему все, что необходимо юноше из приличной семьи. Он был врачом. Ему приходилось сутками пропадать в клинике, чтобы содержать дом (а они жили в хорошем двухэтажном особняке в окрестностях Парижа), машину и даже прислугу.
