тающие книги, да и не очень близко знакомые друг с другом.
Этот час рухнул на нас внезапно,
длинный и трудный. Мы прожили его вместе, охваченные чувством
горького сожаления и такой любви
к Пушкину, какая в привычном и остраненном его присутствии в
нашей жизни еще никогда не возни
кала в нас.
Я точно знаю, что наша жизнь,
жизнь разных, случайно сошедших
ся и в обычное время не слишком
подходящих друг другу людей была
бы много беднее без этого необычного часа.
—
В редакцию «Нового мира» пришло письмо из Нижнего Тагила от инженера и краеведа Боташева Николая Сергеевича...
Так начал Андроников свой рассказ. Он говорил медленно, со вкусом,
основательно выговаривая к
аждое слово, как бы втолковывая:
то, что я расскажу, не имеет второстепенных деталей.
—
В 1939 году умер в Тагиле 84-летний маркшейдер Павел Павлович
Шамарин
.
Произнеся эту фразу, Андроников впервые в рассказе показал человека. (Порой кажется, что, рассказывая о людях, он показывает их невольно, даже когда это не входит в его намерения.)
—
В 1939 году умер в Тагиле 84-летний маркшейдер...
Мы увидели старика, по-уральски неразговорчивого, низкорослого, согнутого, широченного, видавшего виды, образованного на манер просвещенных купцов, но не афишировавшего свое образование.
—
Умер маркшейдер
…
Точно в ту секунду, когда произносил он это необычное слово, Андроников
написал его портрет, написал этим самым словом, жирным и сочным, как репинский мазок в этюдах к «Государственному совету».
Маркшейдер...
До этой фразы он уже рассказал, как попали письма Карамзиных в
Нижний Тагил. Назвал Павла и Анатолия Демидовых, красавицу Аврору Карловну Шернваль, Андрея Карамзина. Упомянул Италию, Флоренцию,
Сан-Донато, Малую Валахию — перечислил десятка полтора имен и
названий.
Но увидели мы первым маркшейдера. Нельзя было показать ни Павла, ни
Анатолия Демидовых, ни красавицу. Нельзя, потому что для нас, его
слушателей и зрителей, было еще рано. Надо было подвести их к нам как
можно ближе, соединить с нами через живого человека.
Поэтому появилась Елизавета Васильевна Боташева, библиотекарь Тагильского музея. Андроников улыбнулся, лицо его сделалось мягче и выразило добрую любовь к Елизавете Васильевне и саму ее, скромней
шую, тихую, чувствующую рукопись и старинную вещь так, как мы
чувствуем другого человека. Голос рассказчика становится чуть тоньше,
на каком-то слове даже прискрипывает — Елизавета Васильевна не так
уж молода.
К Елизавете Васильевне приходит Ольга Федоровна Полякова, племян
