Если люди ездят к дяде, значит, он заслужил! Вот и Двойреле ездит ежегодно, тайно от всех, в Шепс, в годовщину смерти реб Меира, дает восемнадцать злотых на свечи и остается в склепе одна с цадиком. Служка ее знает. Он знает, что посторонний не должен присутствовать, когда Двойреле беседует со своим дядей. И когда она чем-нибудь обижена, то не таясь изливает перед ним свои обиды: родная кровь — совсем другое дело! Каждый раз, уходя, она просит его принять ее мольбы именем реб Гецеля…
Своего отца Двойреле чуждалась от излишнего почтения: она только что не дрожала перед ним. Она не помнила, чтобы отец когда-нибудь ей улыбнулся. Он постоянно занимался изучением Торы и общественными делами: раздавал бедным подарки и деньги, которые приносили ему хасиды… А в доме почти всегда царила нужда. Зато было чем похвастать! Шутка ли — это ее отец! Все окрестности знали, что реб Мойше — великий заступник пред Богом за всех слабых и грешных. Однажды он провел целую ночь, пытаясь найти пути, чтобы признать мясо кошерным. Резник уже с ног падал, сил у него не было. А реб Мойше знал, что если он признает этого быка трефным, то мясник разорится. Поэтому он встал и сказал: «У поздних комментаторов я нашел разрешение, поэтому и я, Мойше, разрешаю. Это кошерно!»
При этом, отвечая на аналогичные вопросы собственной жены, он всегда все признавал некошерным. Потому мать Двойреле боялась задавать вопросы мужу и посылала вместо себя соседку.
Двойреле помнит, как ее старший брат, реб Бериш, через две недели после женитьбы стосковался по реб Менделе и уехал в Коцк. Прошел месяц, другой, третий, а реб Бериш не возвращался. Молодая женщина пришла заплаканная к свекру и излила перед ним свое горе. Реб Мойше выслушал невестку и написал ребе в Коцк письмо. О чем там говорилось, до сих пор неизвестно. Когда реб Менделе прочитал письмо, он усмехнулся и приказал реб Беришу немедленно ехать домой. «Не из уважения к отцу, — повторил он несколько раз, — а ради твоей жены». Когда реб Бериш вернулся, отец не захотел пожать ему руку. Мать плакала. Но раввин дал обет, что он три дня не посмотрит на сына, а на четвертый велел ему прийти в чулках, как во время траура. Реб Мойше был упрямый человек, миснагед, ничего нельзя было с ним поделать. Но когда реб Бериш на четвертый день вошел к отцу в чулках, тот опять ему руки не подал.
— Почему ты так надолго задержался в Коцке?
— Я изучал с ребе «Эйн-Янкев»[21].
— «Эйн-Янкев»? — усмехнулся раввин, будто говоря: «Тоже мне занятие», и стал беседовать с сыном о вопросах, связанных с изучением Торы.
