– В порядке. – Катя лишь на секунду отрывает глаза от книги.
– Завтра я еду в Ленинград.
– Да, папа говорил, – и переворачивает страницу.
– Дедушка и тетя Юзя шлют тебе привет.
– Спасибо.
– Ну, тогда спокойной ночи.
Что ж, от интересной книжки и Инессу, бывало, не оторвешь. Она прикрывает Катину дверь. И невольный вздох привычно подавляет.
В квартире тихо, чисто, темно. Самый страшный Инессин сон до сих пор – а переехали они сюда почти семь лет назад, – что к ним приходит и навсегда поселяется пьяный Жора с его глупой и вздорной женой – соседи по коммунальному аду, где в тесноте одиннадцатиметровой комнаты Инесса с Андреем прожили лучшие молодые годы. Поселившись, Жора первым делом прибивает к входной двери свой личный почтовый ящик. Отчего это во сне такое простое и невинное действие воспринимается чуть ли не как атомная война?.. Инесса в поту после этого сна просыпается.
В ванной на веревках развешаны выстиранные рубашечки, лифчики, трусики – Варвара была. И на кухне следы ее добрых рук: полная кастрюля свежего борща, сияющий пластик пола, особой белизной отливающие мойка и плита. В руках у Варвары есть какое-то волшебство, так у них все превосходно получается.
Инесса убирает остывший борщ в холодильник, и тут является Катя. В розовой пижаме и в коротком, тоже розовом стеганом халатике – на этот импортный халатик пошли две ее стипендии, это был, конечно, предмет роскоши, но так хотелось Кате иметь его к своему девятнадцатилетию, что Инесса не устояла, разрешила.
– Ма, – говорит Катя, а Инесса невольно любуется ею – во всем розовом, с упавшими на плечи, растрепавшимися волосами. – У меня порвались туфли. Подметка отскочила. Мне не в чем ходить.
Этого еще не хватало.
– Коричневые порвались?.. А черные?
– Какие черные? – удивляется Катя.
– Ну те... ну, на каучуке. В прошлом году купили.
– В прошлом! Да что ты, ма! Еще в десятом классе. Они же развалюхи.
– Совсем не развалюхи. Я их на днях видела, когда в шкафу перебирала.
Катя молчит. Сидит на табуретке у стола, подперев кулачком подбородок. Рука тоненькая, смуглая. Катя похожа на креолку, думает Инесса. Такие нежные, смуглые, черноглазые должны быть креолки.
– Поноси, пока коричневые починишь, – неуверенно советует Инесса. – А там и в сапоги влезешь... У тебя еще серенькие, югославские есть, – вспоминает она.
Катя незаметно вздыхает и поднимается с табуретки. Инесса понимает: и черные не годятся (стары), и серые тем более (вышли из моды), – Катя не считает даже возможным такие простые истины растолковывать.
