— Очень просто. Постучался в дверь. Скульптор провел меня в перистиль, где ко мне обратились сотни каменных и бронзовых лиц. В одном я узнал Курносого и не смог скрыть радости. «Тебе Сократа? —спросил скульптор. — Два денария». — «Нет, Зенона». Он осмотрел меня с ног до головы и исчез. Появившись с бюстом, он сказал: «Пять денариев». — «Почему дороже? — спросил я. — Шейка у этого тонкая, щеки впалые, нос узкий. А у Сократа шея, как у мясника, а носище — во какой». — «Не за материал берем, — ответил хитрец, — по спросу. До войны с Персеем любая голова стоила денарий. А теперь все хотят иметь Зенона. Время-то какое беспокойное». Дал я ему пять денариев, а Зенона — в мешок.
— Денарии-то откуда взялись? — спросил Блоссий. — Ведь деньги на дороге не валяются.
— Не валяются, — согласился Андриск. — А умеючи подобрать можно. Однажды еду я, посвистываю, вдруг вижу: горит костер, вокруг какие-то люди сидят. Время между тем позднее…
— Испугался? — спросила Элия.
— Не без того. Слышу, однако, зовут меня к костру. Невежливо, думаю, отказываться. Ну, подсел к ним. Поговорили о том о сем. И пригласили они меня в свою компанию. Оттуда и деньги.
— Ты меня пугаешь, — протянул Блоссий. — Честные люди, когда стемнеет, дома спят. Только разбойники…
— Нет! — запротестовал Андриск. — К разбойникам я бы не пошел.
— Пастухи?
— Вот еще! С пастухами мне не по пути, да и скучно. А тут и дело мое не пострадало — Филонику я три повозки шкур отвез, — и мне интересно, и всем весело.
— Весело? — удивился Блоссий. — Да скажи ты, наконец, что это за люди?
— Макк, Буккон, Доссен. А сам я Паппом был.
— Так ты был бродячим актером! — воскликнул Блоссий. — Что ж! Могу тебе сказать, театр — хорошая школа. Он развивает наблюдательность, сообразительность. Актер, меняя маски, живет не одной, а несколькими жизнями, перевоплощаясь в своих героев…
— Можно посмотреть, как ты играешь? — спросила Элия.
— Ты уже видела! — возразил Блоссий. — Андриск, прервав наш урок, сыграл несколько сценок. Первая — встреча, вторая — на дороге, третья — в мастерской скульптора. Думаю, этого хватит.
Обещая написать римскую историю на латыни, Катон утаил, что работает над нею много лет. Ему, как никому другому, были понятны трудности, заставившие Авла Постумия излагать историю Рима по-гречески. Когда Катон изучал написанные греками агрономические труды, ему было легко вместо греческих слов найти подходящие латинские — сошник, саженцы, перегной, хворост, пар. Но каким латинским словом можно передать греческое «история»? Многие латинские авторы давали своим сочинениям название «летопись». Однако Катон не собирался излагать события год за годом, а ставил целью выяснить, как возник римский народ и как он достиг могущества, сначала в Лациуме, затем в Италии, наконец, во всем мире.
