Гудки тоже стихли — мир погрузился в плотное молчание, где каждое движение порождало звонкий всплеск и болью отдавалось в ушах. Полное отчаяние охватило его. Он не хотел больше двигать онемевшими мускулами. Захотелось скользнуть вниз, в глубину, в холодные слои, прозрачные, тихие и бесконечные. Желание было неотступно, как наваждение, — разом покончить со всеми мучениями. Но там, на борту «Диомеда», оставался Ефимчук, для которого гибель его, Сухова, означала жизнь, дальнейшее тихое существование в личине классного повара, находящего путь к людям через желудок, ежедневное спасибо от всех в салоне, камбуз, полный запахов пряностей, и день, когда все успокоится и можно будет уйти беспрепятственно. И еще оставалась в этой жизни почти одинокая женщина, которая сникнет в печали и которой после его гибели будет поздно начинать все сначала. Сухов осторожно перевернулся на спину, в таком положении держаться на воде было легче.
К жажде, к усталости прибавилась еще одна беда: опять давало себя знать сердце, которое давно, вот уже несколько лет, беспрестанно напоминало о себе. Каждая медкомиссия могла стать последней, особенно с того времени, как в рыбацкой поликлинике ввели проверку при помощи кардиографа. Обманывать приборы становилось все труднее, он задолго готовился к встрече с ними, старался больше бывать на свежем воздухе, обходил все неприятности, пытался забыть. Теперь вода помогала сердцу, она смачивала грудь, защищала от духоты. Солнце все отчетливее пробивалось сквозь рваные полосы тумана, и жара могла стать губительной.
Годы, подорвавшие сердце, научили Сухова выносить любые удары, закалили, его кожа задубела, а нервы стали жгутами. Всегда нужна была только цель, и не было таких дней, чтобы он жил без нее, поддавался просто течению, не сопротивляясь, хотя все считали, что он слишком спокойно реагирует на происходящее, — просто он не позволял выплескиваться наружу эмоциям, ввергать в свои треволнения других людей. Он убедился, что человек может вынести все, что нет предела его силе. Убедился он в этом еще совсем молодым парнишкой, когда в партизанском лагере зажатые в кольцо карателями люди сумели выстоять: ели кору, варили похлебку из трав, все, что могли, отдавали детям, женщинам — и выстояли, сумели собрать силы в кулак, прорвались, уцелели.
Хотелось пить. Соленая теплая вода усиливала жажду. Руки и ноги становились непослушными, их как бы скручивали проволокой, стягивая мышцы и сосуды, тысячи иголок вонзались в сердце. Потом ноющая боль на миг отступала, но лишь на миг, и с новой силой кололо под левой лопаткой.
