Тут ужасная мысль обожгла ей мозг.
С недавнего времени – примерно месяц назад – она стала замечать странные изменения в своем самочувствии и поведении: стала раздражительной и нетерпеливой. Любой пустяк, любая мелочь могли вывести ее из себя. Ела она какие-то крохи. Уже сам вид накрытого стола внушал ей отвращение, чуть ли не тошноту. У нее изменился вкус, и когда разыгрывался аппетит, ей хотелось чего-нибудь необычного. Однажды на краю оврага она увидела растение карагуата[24] , стала рвать с него ягоды и обожгла рот их кислым, едким соком.
С большим удивлением, не понимая почему, она чувствовала, что Барбоза больше не вызывает у нее восхищения. Его тирады, его научные рассуждения, при всей их правильности и справедливости, наскучили ей. Он стал казаться ей нескладным, вульгарным, самонадеянным. Он сделался ей противен – ей даже чудилось, что от его тела и одежды пахнет чем-то вроде мышиного помета. Его ласки внушали ей отвращение, и в последнее время она действительно от них уклонялась.
Ей вспомнилось изречение Рабле: «Les betes sur-leurs ventrees n’endurent jamais le male masculant»[25] .
Неужели она беременна?
Подбежав к комоду, она выдвинула ящик, достала карманный календарик и принялась лихорадочно его листать. Было 20 августа, а последний день, помеченный красным крестиком, был 29 июня – праздник святых апостолов Петра и Павла. Пауза длилась уже пятьдесят два дня...
Она расстегнула корсаж, спустила с плеч рубашку, выпростала левую грудь. Грудь была округлой и крепкой, в чем Ленита убедилась, наклонив голову и выпятив нижнюю губу. Сосок, прежде бледно-розовый и почти незаметный, потемнел, побурел и покрылся пупырышками. Сомнений не осталось – она беременна.
Она чувствовала или ей казалось, что у нее в матке что-то шевелится. В тот же миг ею овладела беспредельная, неописуемая нежность к существу, которое делает первые движения и просится на свет Божий. Это было предвестие бури, половодье чувств, нахлынувших на нее, словно вода из разрушенной плотины. В пронзившей ее громадной любви Ленита признала чувство, так смешно превозносимое слезливым романтизмом и в то же время столь эгоистичное, столь человечное и вместе с тем столь животное – радость материнства.
–?Что же теперь делать? – задалась она вопросом и без колебаний ответила себе: – Вынашивать, родить, воспитать ребенка, узнать себя в нем, стать матерью.
Двое суток сидела она взаперти и выходила из комнаты только чтобы поесть.
