Дожди перестали, наступили погожие дни. По голубому небу без единого облачка разливался ослепительный солнечный свет и золотил прозрачнейший воздух. Природа радовалась и веселилась, точно выздоравливающий больной.
Ленита проснулась в добром здравии, но недовольная и раздраженная. Воспоминания о Мануэле Барбозе не давали ей покоя. Видеть его ежечасно, за столом, в комнате, глядеть, как он разгуливает по дому, по двору, раскачивается в кресле-качалке – лохматый, седобородый... Это казалось ей нестерпимым.
Когда ее позвали завтракать, недовольство многократно возросло. Она небрежно поправила волосы и столь же небрежно накинула шаль. В корсет затягиваться не стала. На ногах у нее были домашние туфли.
На веранду вышла, опустив глаза, стараясь не глядеть на докучного сотрапезника.
За столом сидел полковник.
–?Доброе утро, Ленита! Как ты нынче? Что, не понравился мальчик? Оно, может, и к лучшему. На рассвете он в город уехал. Говорил, у него дело какое-то срочное, вот он и собрался ни свет ни заря. У него всегда так: ввечеру на стену лезть готов от мигрени, а соснет часок – и все как рукой снимет.
–?Рада, что ему лучше,– сухо отозвалась Ленита, а про себя подумала: чтобы ему когда-нибудь заснуть и не проснуться! Чем скорее эта скотина подохнет, тем лучше. Мир – для сильных и красивых, ибо красота – это, в конце концов, тоже сила. Борода! Борода! Черт бы ее побрал вместе с ее обладателем.
Ленита была несказанно рада, что хоть сегодня ей не придется лицезреть Мануэла Барбозу и пребывать в его обществе.
Она твердо решила не задерживаться на фазенде, а поскорее уехать в город, а оттуда – в Сан-Паулу.
С аппетитом позавтракав, она поиграла на фортепьяно, долго гуляла пешком и до самого ужина думала о Мануэле Барбозе всего лишь два или три раза – уже без возмущения, без обиды, почти что равнодушно, и готова была посмеяться сама над собой за то, что в долгом припадке истерической фантазии воображала его героем. Он оказался жалким, хилым, старообразным, неотесанным. На охоту он ездил ради самой охоты, словно какая-нибудь деревенщина – без всякого поэтического порыва. К тому же не дурак выпить. Правда, он побывал в Европе, но, как говорится, ворон за море летал – умней не стал. Он оказался таким, каким и следовало ожидать,– невзрачным, ничтожным, ниже среднего уровня.
