Гриша осторожно свернул листовку, спрятал в пришитый карман-тайничок, где лежала красноармейская звёздочка.
— Побежали к Ольге Васильевне!
На пороге их встретила Олина мать. Она смотрела на мальчишек невидящими воспалёнными глазами. И едва стояла на ногах. Если бы не держалась за косяк двери, упала бы.
— Чего вам, дети? — прошелестела одними сухими губами.
— Мы — к Ольге Васильевне…
— Нету Оли… Повели, проклятые…
— Кто?! — разом вскрикнули мальчишки.
Тяжёлым печальным взглядом скользнула женщина по мальчишкам: разве не знаете, кто теперь водит людей, кто вершит суд-расправу?
Молчат мальчишки: не знают, что и сказать женщине, что посоветовать. А у той прорвались слёзы.
— Дезертир Мыколай да ворюга Кирилл Лантух подлюк тех привели. Забрали… Босую повели, как стояла… — Олина мать припала лицом к двери и зарыдала. — Ой боже ж мой, что же теперь будет с моей кровинкой?..
— Не плачьте, тётя, — сказал Гриша. — Подержат и отпустят.
Сказал и сам не поверил словам своим.
— Не плачьте, — повторил Митька.
Женщина, всхлипывая, умолкла, но, когда мальчишки вышли за ворота, зарыдала вновь.
— Пойдём к Сашку, — щупая оттопыренные карманы, хмуро произнёс Гриша.
— Нет его дома… Уже три дня.
— Тогда — к учительнице!..
* * *
Екатерина Павловна сидела у окна и смотрела на лёгкие снежинки, кружившиеся в медленном танце. Неожиданно услышала гул, знакомый и тревожный. Самолёт? Самолётов в Таранивке боялись. Разве не было такого — летит самолёт с крестами чёрными, да как врежет из пулемёта по селу, просто так, от нечего делать? Или зажигательную бомбу сбросит на соломенную крышу для потехи. А крыша есть крыша, солома вспыхнет, и нет хаты, ещё дедом-прадедом поставленной.
Гул всё ближе и ближе, вон самолёт в окне показался и словно крыльями помахал. Чего это он? А может?.. Может, это наш, может, какие сигналы передаёт своим?.. Может, это её сынок Игорь пролетает, мать свою приветствует?.. Мол, не печалься, мама, мало ещё нас, но, как говорят моряки, мы в тельняшках. Завтра больше будет! Не падайте духом!
Задумалась Екатерина Павловна о бойцах родных: и сыновьях-соколах, и муже. «Где ты теперь, Пётр? Где вы, дети мои? На каких фронтах бьётесь с врагом? Какие муки терпите? Может, в холоде и в голоде, а может, в плену гибнете?»
Из окна видно школу, пустую и холодную. Стоит, как сирота, одинокая, убогая. Ещё весной вокруг неё шумела-кипела жизнь, раздавался звонкий детский смех, в классах её разгорались дискуссии, споры. Всё было обычным, наполненным повседневными заботами и радостями, тревогами и любимой работой. Казалось, так будет до седины. Но нет — другая жизнь пришла… Да, собственно, какая это жизнь?
