. Мы считаем: ссоры между украинским народом и фюрером не может быть. Пусть герр обер-лейтенант посмотрит на представителя украинского народа, который с присущей народу гуманностью угощает немецкого представителя…
Налыгач переел, перепил и пьяно икал.
— Точно, точно… С флю… тьфу ты… с фюлером ссориться не будем. Это точно…
Ему было весьма приятно, что панок оценил его старания.
— Жили мы, Свирид, так: прикладай та прикрадай, тогда и будешь иметь.
Налыгач повёл рукой по хате, заставленной всяким добытым добром.
— У вас в хате как в магазине, — ещё раз похвалил панок Налыгача и вновь принялся за курятину, за колбасу.
— Ну, энде, конец! — неожиданно резко сказал офицер и встал.
Когда «освободители», красные от самогона и Федориных щедрых закусок, покачиваясь, вышли на улицу, на площади уже собирались люди.
«Сходка!» — ползло по Таранивке слово, которое старикам напоминало давно забытые, позаросшие мохом времена.
Митька и Гриша услышали о сходке и прибежали чуть ли не первыми на площадь.
— На майдани коло цэрквы революция идэ [5], — тихо продекламировал Гриша.
— Какая революция?
— Это я стихи вспомнил. Разве забыл?
— Почему забыл?.. «Хай чабан», — уси гукнули…» Не забыл.
Бывало, на колхозные собрания готовились, наряжались, шли с шутками. А теперь будто на похоронах — молча, согнувшись. Вон баба Зубатая стоит в толпе. Раньше где она — там хи-хи да ха-ха, а теперь у бабы губы сжаты, брови нахмурены. Что-то шепчет про себя, глядя на гитлеровцев в серо-зелёных куцых шинелях, и сморкается в платок. Увидела Поликарпа, увивающегося возле офицера, и вылинявшего панка, не выдержала:
— Вытактакует чин. Вот тебе и тихоня. Значит, ждал своего часа.
На неё зашикали.
— Гляди, гляди, — раздался в толпе чей-то голос. — И Лантух пожаловал, давненько в наших краях не по являлся.
Люди заволновались.
Между тем офицер поднял руку — призывал к молчанию. Потом заговорил. Голос был у него сухо» и трескучий. Когда он замолчал, панок откашлялся, взглянул на офицера, на Налыгача и перевёл слова гитлеровца, которые сводились к одному — надо выбрать старосту.
Мужчины и женщины топали, хукали на красные от холода пальцы, молчали. Гриша обернулся, посмотрел на толпу и неожиданно встретился взглядом со своей учительницей Екатериной Павловной. В стареньком сером платке, в поношенных валенках, она выглядела старше своих лет.
На площади воцарилась тишина. Люди не смотрели друг на друга, неловко было… Дожили! Как отару овец согнали прикладами на площадь…
