Помянув сомнительное целомудрие матерей рекламщиков, авиатор крутанул магнето. Лениво вращавшийся под напором воздуха винт вздрогнул, мотор подхватил, после чего Самохвалов выполнил разворот, вывел самолет на глиссаду и, снова убрав зажигание, аккуратно сел возле своей команды, радуясь, что никто кроме Яна не знал о задумке лететь сквозь башню.
— Рекламщиков убью!
Кшесинский кивнул и печально осмотрел аппарат. Он напоминал свежезабитого боевого петуха, только вместо растопыренных перьев во все стороны торчали обрывки рекламы. Не обращая внимания на толпу, Петр и его команда начали обдирать наклейки.
Подбежал организатор с криками: что вы делаете!
— Из-за вашего мусора я чуть не убился. Сейчас почищу аэроплан и снова взлечу.
— В контракте прописано, что вы должны летать с рекламой!
— Тогда сегодня вообще больше не стартую. К Фонтенбло будьте любезны за сутки дать моим сотрудникам краску и эскизы рекламы. Никаких наклеек. Или вся пресса узнает, что по милости заводчиков, чьи надписи были на плакатах, аппарат чуть не упал на головы парижан. — Потом добавил по-русски, обращаясь к Кшесинскому: — Я правильно помню, ограничения на полеты прописаны в контракте только относительно оговоренных трех выступлений?
Самохвалов отправился к оцеплению, завидев полицианта с самыми солидными знаками различия.
— Бонжур, месье. На сегодня полеты закончены из-за распоряжения организаторов шоу. Но я не хочу оставлять милых парижан без зрелища. Завтра в полдень я полечу отсюда в Фонтенбло, сделаю еще круг у башни. Могу я на вас рассчитывать, чтобы аппарат оставался под охраной?
— Уи, месье авиатор! Это честь для парижской полиции.
Честь-честью, но одного из техников Самохвалов оставил при машине, снабдив водой, французскими булками с колбасой и даже банкой для потребностей, которые можно незаметно справить на полуприкрытом с боков пилотском месте.
Потом были журналисты, осаждавшие летчика, его помощников и даже полицейского офицера, от которого и прознали про завтрашний перегон. А еще разноцветная шумящая толпа. Немцы тоже кричали здравицы авиатору, но... Французы экспансивнее, ярче и как-то искреннее, что ли. Перед ними и летать приятнее. Из благодарности к своим парижским поклонникам Самохвалов окончательно решился на проход под башней.
На следующее утро техник Аюк обнаружился мирно спавшим в пилотском кресле, распространяя запах переваренного дорогого вина. Аккуратный обычно газон украшали остатки пикника, а бродивший у аэроплана полицейский имел сонный и тоже несколько мятый вид. Атмосфера французской легкомысленности взяла свое.
