До его приезда я успел побывать в Ленинграде, где целые дни пропадал в Военно-морском архиве.
Кому не знакомо ходячее выражение «архивные крысы»? Кто, когда так оскорбительно и несправедливо окрестил великих, безвестных тружеников?
Ведь это их заботами сохраняется история государств и народов. В документах, покрытых поэтической пылью веков, живут, не умирая, бесценные, неподкупные свидетельства больших и малых событий.
Я понял это, попав впервые в архив. Предо мной толстенные, отнюдь не запыленные папки с материалами об экспедиции Седова, дела Главного гидрографического управления.
Лихорадочно просматриваю, листаю разноцветные листки рапортов, донесений, официальных и частных писем… Тоненькая малиновая папка. Открываю. Личное дело Нагурского!
Тут же копия доклада морского министерства России царю о полетах Нагурского, а в личном деле летчика каллиграфическим почерком выведено, что на докладе «Государь Император соизволил начертать: „Прочли с удовольствием“ — и поставить знак рассмотрения».
В графе награды — удостоен ордена Св. Анны, а потом еще ордена — один, второй, третий — за боевые отличия в сражениях с неприятелем.
Казенное личное дело читаю, как роман. Оживает все, рассказанное мне Нагурским.
Вот он командует воздушными отрядами Балтийского флота. Как удивительны названия летных подразделений: «Люди», «Есть».
Перечитываю, делаю выписки, снова роюсь в бумагах.
А вот и рапорты самого Нагурского. Нужно переписать.
Документов в папках множество, и все это так интересно, что невольно читаю другие, совсем не имеющие отношения к моему герою.
Разве пройдешь мимо прошений и рапортов самого Седова об организации экспедиции, его тревог из-за нищенского снаряжения, жалоб на проволочки? И тут же хладнокровные, порой издевательские отписки чиновников.
Я тщательно просматриваю дела Управления морской авиации. С понятным волнением читаю боевые донесения Нагурского. Серая канцелярская книга заполнена записями контрольных постов Балтфлота о пролетевших самолетах. Снова встречаю имя Нагурского, день и час вылета его отрядов.
Наконец послереволюционные документы штаба, и снова Нагурский, теперь уже в должности «делопроизводителя» штаба…
В моих руках небывалое богатство!
Копии найденных документов я торжественно вручаю Нагурскому.
В первый же свободный вечер мы разбираем найденные мною свидетельства, продолжая разговор, начатый еще в Варшаве.
В поисках материалов о Нагурском я просмотрел множество журналов и газет тех лет. Среди обилия выписок была и такая: «…Первый полет аэроплана в России состоялся в 1909 году. Французский летчик Легонье на биплане Вуазена демонстрировал свое мастерство на „военном поле“ в Гатчине… Биплан, загребая воздух, понемногу оторвался от земли и под ловким управлением летуна полетел, как стрекоза. Легонье с трудом удалось только два раза пролететь до двух верст по прямой на небольшой высоте; ему пришлось прекратить свой опыт на втором полете, при котором ветер пригнул его к земле, заставив спуститься на болото. Не обошлось и без несчастья: аэроплан увяз в болоте и слегка поломался, а пилот Легонье, выброшенный из аэроплана, зашиб колено».
