Судмедэксперт еще не приехал, чтобы зафиксировать детали смерти жертв. Ничего нового. Доктор Прескотт Боузмен был бестолочью из бестолочей. Я взглянула на Клайда, и он резко кивнул.
— Если вы нам понадобитесь, мы знаем, где вас искать, Джесси Маккуэйд.
Всю дорогу домой я задавалась вопросом, почему его слова походили на угрозу, хотя знала, что это не так.
* * *
Мне удалось поспать несколько часов, но что-то в подсознании продолжало меня тревожить. Беспорядочная смесь воспоминаний пронеслась сквозь мои сны: разговоры, медицинский жаргон, качающаяся золотая серьга и тотем в виде волка.
Я проснулась, когда мою постель уже освещали горячие лучи послеполуденного солнца. Я забыла задернуть плотные шторы, которые купила, чтобы спать днем и работать всю ночь. Должно быть, я до смерти устала, раз забыла об этом и, тем не менее, проспала самую яркую часть дня.
Но сейчас я не спала, и вопрос продолжал пульсировать в моей голове, как боль за глазными яблоками.
Что было не так с этой ситуацией?
Я проковыляла в кухню, включила кофемашину, подставила кружку под струю кофе, пока она не наполнилась, а затем со стуком вернула графин обратно на горячую пластину.
Меня беспокоил тотем. Если он лежал на дороге еще до того, как Карен сбила волка, то должен был превратиться в пыль. Если же она носила его на шее, то почему я нашла фигурку так далеко от машины?
Единственное другое объяснение — украшение было на шее волка, но в это верилось с трудом.
Я достала записи, которые сделала, пока ждала доктора. Вот оно, синим по белому: Карен сказала, что волк за чем-то гнался. Я предположила, что за кроликом, но те тоже не носят ожерелий.
Хотя я была уверена — окажется, что тотем не имеет никакого существенного значения, тем не менее, его нахождение на месте преступления беспокоило меня. Я решила выяснить, что означает эта штуковина, и кто мог ее носить.
Я налила еще кофе и забрала кружку с собой в душ. Одна из радостей жизни в одиночестве — можно заниматься считай чем угодно и когда угодно, и никто и слова не скажет.
Не то чтобы мне когда-либо что-то запрещали. Моя мать, конечно же, осуждала меня. Я узнала это прежде, чем она сбежала в большой город, не дождавшись моего девятнадцатилетия. Но она никогда не была настолько глупой, чтобы ворчать или закатывать истерики, и я не понимала, почему отец оставил ее. Исходя из моих соображений, должно быть, ушел он как раз от меня.
Пока я намыливала волосы, меня осенила еще одна блестящая мысль. Мало того, что тотем был раздражающей закавыкой, но в бешенстве мисс Ларсон тоже было нечто не совсем правильное.
